На все четыре стороны

«Старик отец купил сыновьям хутор, а я, наоборот, разгоняю сыновей с хутора», — эта мысль, словно кошмар, преследовала его. Он чувствовал себя вконец измученным. До отхода поезда оставалось ещё три с лишним часа. Тынис побрёл в небольшой привокзальный сквер и опустился здесь на скамью. Из-за карниза соседнего дома глянуло бледное, холодное солнце и отыскало своим лучом сидевшего человека. Возле Тынисовых ног прыгали воробьи в ожидании хлебных крошек. Пушистые и круглые, как мячи, они уже успели нарядиться в зимнее оперенье. Но Тынис не знал обычаев, принятых в этом скверике, и, хотя у него было припасено с собою кое-что из съестного, он не стал закусывать и угощать воробьёв, а сидел погружённый в глубокие размышленья и мечтал о тёплом уголке вагона, где можно будет пристроиться у окошка. А локомотив будет с ходу метать белые клубы пара в холодную свежесть густеющих сумерек. Только бы уехать отсюда поскорее, добраться до дому, до кровати, залечь и спать, спать несколько суток подряд. Больше всего хотелось Тынису тишины и покоя.

3

Однажды в полдень на дорогу, ведущую к хутору Тагаметса, выехала из лощины линейка с тремя седоками. Вблизи хутора лошадь попридержали, с линейки слезли двое парней и, оживлённо разговаривая, направились к хозяйскому дому. Тишина стояла на дворе, никто не встретил приезжих, дворовый пёс и тот не выбежал, не залаял — не было пса на хуторе. Следом за парнями появилась линейка. Она тихо подкатила к воротам, ведущим на гумно, словно лодка подошла к берегу, — и не шелохнулся, не прошумел высокий тростник.

— Крюка в стене и того не сыщешь. Не к чему лошадь привязать, — проворчал с линейки старик. Юхан, прихвати-ка вожжи к этой скобёнке.

Все, кто был на хуторе, поняли — приехали новые хозяева Тагаметса, пожаловал старый Маргус Таркпеа со своими сыновьями.

Отворив низкую дверь, Тынис нехотя вышел из дому на двор. Он наспех накинул костюм, который обычно надевал по праздникам. Старик Таркпеа неторопливо слезал с линейки. Тынис пошёл навстречу. Они поздоровались, но в их приветствии ощущалась натянутость и неловкость. Словно двое владык встретились после кровопролитной битвы — побеждённый с победителем.

Несмотря на преклонный возраст, Маргус Таркпеа выглядел намного солидней Тыниса. Коренастый и полный, он почти на две головы был выше Таутса. В тулупе с воротником из чёрного барашка старик напоминал не хуторянина, а, скорее, боярина из допетровской Московии. Он долго тряс вялую Тынисову руку, как бы желая выразить сочувствие человеку, который не устоял в трудную пору жизни, не сумел изловчиться, чтобы как-либо — крючкотворством или подвохом — одолеть противника.

В горнице, куда зашли приезжие, отодвинули обеденный стол, стоявший у окна. Стало больше места, шестеро мужчин — двое отцов и четверо сыновей — расселись вокруг стола: нужно же познакомиться и потолковать о делах. Маргус Таркпеа всею своею тяжестью опустился на скамью, упрятав под стол толстый живот. Парни сели по обе стороны Маргуса, скромно отодвинув стулья и как бы норовя укрыться за отцовской спиной. Этим самым было ясно показано, как они относятся к старику.

Сначала беседа ограничилась двумя—тремя короткими фразами. Серые, слегка слезящиеся глаза Таркпеа с любопытством наблюдали за людьми, сидевшими напротив. Казалось, Маргусу хотелось выяснить, что за люди эти обитатели Тагаметса, пустившие хутор с молотка. И чтобы лучше рассмотреть их, он ладонью прикрыл лицо — мешал свет, падавший из окошка. Старик оглядывал собеседников в том порядке, как они сидели за столом. Первым — самого Тыниса. У того были руки настоящего труженика — широкие, сильные, как медвежьи лапы. Ударит этакая лапища, и всё разлетится вдребезги. Но плечи, грудь и шея, по мнению Маргуса, уступали рукам, оказались мелковаты. Лицо, заросшее бородой, грустные глаза, хмурый и удручённый вид — всё это также не понравилось старику, который вскоре перевёл взгляд на юного Ээди. Тогда Тынис, чтобы поддержать разговор, принялся нахваливать самого Таркпеа.

— Хозяину, поди, лет уже порядком, а прыти не занимать. Всё сам!

— Восемьдесят нынче стукнуло, а ничего — глаза видят, уши слышат, — быстро прошепелявил в ответ Маргус, падкий на похвалы. — Отцу моему за сто два года перевалило, когда он помер. И у него никакого изъяна до самой смерти не было: слышал да видел как полагается. Даже с палкой не ходил, не то что я. И мне-то палка не господом ниспослана, ношу её за свои же грехи, содеянные в юности. Ну и непоседа я был тогда: всюду хотел поспеть.

И сейчас, в Тагаметса, Маргусу тоже не сиделось. Немного погодя он встал со стула и принялся обследовать дом. Осматривал потолок, стучал палкой по стенам и балкам, как будто сомневался: не трухлявы ли, нет ли гнили? При этом он таинственно помалкивал, но на лице у него можно было прочесть, что старик невысокого мнения и о доме, и о здешних людях, да и обо всём Тагаметса в целом.