На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

— Совсем ничего я не понимаю. Как муж, вы говорите, он вам не нужен; к тому же совсем подлец и дурак. Я думал бы, что не стесняет он вас, так и слава Богу. А вы хотите, чтобы его заставили вернуться к вам…

— Ах, как вы просты! Мне десять тысяч франков… меньше восемь тысяч… в год нужны. Где же я их возьму? Я бьюсь, лезу из кожи вон; но меня в хорошее общество не принимают, смотрят на меня, как на…

Она выговорила нецензурное, грязное слово.

— Чтó я оскорблений выношу! А будь при мне этот дурак, мое положение совсем другое станет. Я ему сейчас отличное место достану, здесь или в России, или в Египте — всё равно. Сама буду работать за него… он ведь ни на что неспособен. Вы думали, что я из-за себя хлопочу о разводе! Что у меня волосы напудрены и глаза подчеркнуты, так вы уже и решили — пошлая потаскуха, развратница, сердца нет… Мне ужасно тяжело бывает за себя, а… поверите или нет — всё равно — сто раз тяжелее, когда подумаю, сколько нас таких. Девчонкою отдадут тебя развратному негодяю, или сама влюбишься, как кошка, и кончено… на всю жизнь… Голубчик, неужели вы думаете, что и развод им не поможет, что так уж им и суждено пропадать, выносить то, что я выношу?!.

И она, запустив свои маленькие, щеголевато выхоленные руки в напудренные волоса, с рыданием откинулась на кушетку.

XV

Исход смелой операции, которую сделал в кантональной больнице старый и известный хирург Куртальо, оказался неожиданно благоприятный, блестящий. Воспаление брюшины, которое, обобщившись, должно бы было неминуемо закончиться скорою смертью, локализировалось с первого же дня. Потери крови несколько раз принимали опасный характер, но их удавалось вовремя остановить, благодаря, конечно, заботливому и толковому уходу Любы.

В первые дни недели Фрошар наведывался в камеру больной и днем, и ночью, с встревоженною физиономиею, в войлочных туфлях, приложив свой тонкий волосатый палец к усатым губам и выражая свою благодарность Любе такою молчаливою обезьянообразною мимикою и игрою физиономии, что подруга Чебоксарского захлебывалась от припадков подавляемого смеха. Теперь он являлся только в определенные часы и с обычною своею шумною развязностью южного француза. Кадаверический[102] вид исчез вовсе с лица больной, которая даже начинала ощущать удовольствие от этого продолжительного лежания в теплой комнате, на удобной кровати. Оно было совершенно непривычно ей, владетельнице прачечного заведения, деловитой и простой женщине, которую с самого раннего утра будило сознание, что у нее трое детей, все девочки, которым нужно приготовить кусок хлеба на черный день теперь, пока еще есть силы работать, и что муж ее, служивший помощником машиниста на заводе, не дожив и до сорока лет, нажил уже себе ревматизмы, которые она называла rhumatrisses, и которые иногда по неделям задерживали его в постели. Самая болезнь ее произошла от простуды, которую неугомонная мадам Плошю захватила, выйдя слишком преждевременно на озеро мыть белье вместе со своими работницами.

В следующую субботу Люба снова готовилась посетить давно не виданную свою Крошку и остаться с нею этот раз уже целых три дня. Снова, придя в контору за деньгами, она получила новое письмо, написанное хорошо ей знакомым почерком.

Чебоксарский писал, что теперь уже и дня не проходит без того, чтобы он не получал одной или нескольких записок в конвертах, украшенных короною и вензелем Z. S., написанных неровным почерком и лаконическим слогом Зои Евграфовны; что, кроме этой странной особы, к нему был приставлен новый дядька, воинственного и франтовского вида мужчина с нафабренными усами, с шрамом на смуглом лице, с седыми курчавыми волосами; на карточках его тоже красовалась корона и значилось: майор, граф Аттила Петьяши. Он, писал, что перезнакомился уже со множеством людей самого разнообразного чина и звания; что в газетах уже несколько раз упоминалось его имя и его изобретение; что, наконец, назначен день, в который он должен будет представить свое открытие, уже не на суд Михнеевых, Сердобских и К^°, а знаменитого ученого общества, в числе членов которого насчитывается несколько имен специалистов, прославившихся на весь свет теоретическими своими работами или техническими открытиями. К этому сроку, не очень уже отдаленному, необходимо будет изготовить несколько фонарей… Словом, так или иначе, дело близится к развязке.

Он переслал ей также номер очень распространенной газеты, в котором его изобретению была посвящена целая статья, написанная игривым и цветистым слогом и начинавшаяся, само собою разумеется, известным вольтеровским стихом:

C'est du Nord aujourd'hui que nous vient la lumière!..[103]