На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

Перевод обещал быть из «вольных», и об этом можно было догадаться изначально: яркая личность Мечникова не умела растворяться в чужих беллетристических текстах — он и сам писал много и квалифицированно, зарабатывая на семейную жизнь публицистикой и очеркистикой, со словом работал увлеченно и даже самозабвенно. При этом, весьма знаменательно, что, зная десятки языков, переводами он почти никогда не занимался — за исключением малозначительных цитат, нужных ему для собственных текстов[129].

Дальнейшая редакторская работа это подтвердила: Мечников необыкновенно свободно, обращался с итальянским оригиналом. Он устранял излишние исторические и краеведческие подробности, которые изливал на итальянского читателя миланский автор. Иногда, спотыкаясь о какой-то термин, легко заменял его своим выражением, не без идеологических пристрастий. Самый характерный пример: когда Оттолини описывает ломбардские холмы, где в раннем Средневековье обитало галльское племя Orobj, неизвестное в русской историографии, Мечников населяет те же холмы «феодальными хищниками».

Географические названия в русском тексте при проверке почти всегда имели сокращения в согласных (об этом уже говорилось), типа Аноне вместо Анонне, Баро вместо Барро и т. д. и т. п.

Мечников снял все эпиграфы из высокой литературы, коими скрупулезно снабдил Оттолини главы, при этом иногда ему приходилось менять и первые абзацы оригинала, так как Оттолини не раз перекидывал мостики от эпиграфов к собственному тексту, иногда даже впрямую называя автора того или иного эпиграфа.

Мечников убрал все библиографические примечания итальянского коллеги, посчитав очевидно эти источники ненужными из-за их труднодоступности для русского читателя. А ведь уже в самом начале книги романист, описывая ломбардские древности, сделал отсылку к важному историку эпохи Возрождения Бернардино Корио (1459-ок.1519) и к его труду «История Милана», и в дальнейшем точно обозначая источники исторических описаний. Итальянский писатель весьма грамотно расставлял отсылки и к своей первой книге о гарибальдийцах — «Альпийские охотники» (мол, об этом читайте в моем предыдущем романе) — и эти, почти рекламные, указания, при переводе повсюду были изъяты.

Первая глава, как говорилось, была просто названа именем протагониста — «Роберто/Роберт» и Оттолини, без обиняков, в ней сразу очертил происхождение, характер, увлечения и убеждения своего главного героя. Уже в названии романа звучало индивидуальное начало: «Один из Тысячи… Гарибальди». Несколько настораживала решительное переделка титула у Мечникова, с несомненно более широким звучанием — «Гарибальдийцы»: читатель теперь закономерно мог ожидать целую галерею революционных персонажей.

Вне сомнения, русская публика с особенным вниманием отнеслась ко Второй — «русской» — главе, где рассказывалось о судьбе наполеоновского ветерана, вернувшегося в родной Милан после плена в России. Здесь Мечников опустил обширную ремарку Оттолини об ответственности графа Ростопчина за поджог Москвы в 1812 г. — в отечественной историографии это считалось отнюдь не доказанным и переводчику следовало бы серьезно прокомментировать подобные резкие обвинения Ростопчина, возведенные, весьма вероятно, самими французскими агрессорами. Не стал он переводить и ошибочную историческую справку об отступлении наполеоновской армии: здесь Оттолини неверно сообщил, что Наполеон потерял в кампании 1812 года около 27 тыс. солдат, в то время как это число соответствует лишь выведенному из России войску: Мечников, вероятно, мог бы и тут сделать весомое примечание о потерях у французов и их союзниках (около полумиллиона), но ограничился лишь изъятием ошибочного пассажа.

О разного рода других нюансах перевода, где Мечников уже в первых главах выражал свой свободный подход к делу, в том числе и собственные республиканские и антиклерикальные убеждения, можно было бы рассказывать долго, и внимательный сегодняшний читатель может прочитать о них в наших редакторских комментариях.

В конце Второй главы появился и главный женский персонаж — возлюбленная Роберта, с «цветочным» именем Далия (латинское соответствие цветку георгин). У нее были брат и сестра, тоже с «цветочными» именами — Настурций и Гортензия, но они, как сообщил Оттолини, скончались совсем маленькими детьми, и Мечников их, дабы не отклоняться от магистрального повествования, вовсе сократил — к подобным вольностям уже следовало привыкать.

Но основные сюрпризы оказались впереди.

Роман о трех гарибальдийцах

Наше замешательство началось с Третьей главы — «L'incontro» («Встреча»): добрую ее половину Мечников переводить не стал.

В этой главе появляется второй гарибальдиец, имя которого в переводе тоже русифицировано — Валентин, вместо Валентино.