На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

Она представляла собой историческую реминисценцию о Рисорджименто — до отплытия Гарибальди из Генуи в Палермо. Какие причины побудили переводчика отказаться от этого весьма насыщенного очерка, с библиографическими указаниями? Их могло быть несколько. Изначально Оттолини заявляет о важности пьемонтской монархии в деле объединения Италии, что могло покоробить переводчика-республиканца: к примеру, чуть раньше, описывая каморку главного героя Роберта, Мечников «снял со стены» портрет савойского монарха, висевший там на почетном месте, согласно оригиналу. Переводчик явно не разделял одобрительных нот по отношению к императору Франции Наполеону III и заключенному им договору с австрийцами в Виллафранка: ведь тогда представителей Пьемонта даже не пригласили к столу переговоров — более того, по результатам Виллафранкского мира Пьемонт вынужден был ублажить Францию передачей ей Ниццы — родного города Гарибальди, что вызвало его праведный гнев (об этом щекотливом сюжете Оттолини благоразумно умолчал). Много хвалебных слов Оттолини в этом очерке посвятил генералу Манфредо Фанти, в то время как этот генерал несколькими годами ранее вел пьемонтских солдат на захват Севастополя. Не исключено, что Мечникову не понравилось слишком откровенное описание помощи для Гарибальди от корыстных англичан, экономически заинтересованных в падении Бурбонов — об этом в Италии до сих пор говорить считается некорректным. Кроме того, итальянский писатель необыкновенно подробно писал о скучных мерах (комитеты, плебисциты и проч.), принятых в центральных провинциях по их вхождению в объединенное королевство.

Главное же — у Мечникова было свое видение Гарибальди, на что он имел полное право. При первой же возможности он его самостоятельно изложил.

«Переводчик» становится автором

Мечников не долго ждал этой возможности — уже в Десятой главе появляется написанный исключительно им вдохновенный портрет:

«Гарибальди в эту эпоху исполнилось пятьдесят четыре года — возраст полной бодрости и силы для людей с таким, как у него, железным организмом. Это был человек ниже среднего роста, но очень крепкого телосложения. Борода и волосы его были рыжего цвета; седина только начинала пробиваться в них. Лицо Гарибальди было замечательно. Он не походил на салонного красавца. … Но лицо это было создано для того, чтобы вдохновлять толпу на полях, на площадях, в народных собраниях. Живописно закутанный в свой классический итальянский плащ, с круглой шапочкой на голове, Гарибальди был прекрасен, как античные герои…»

Однако Мечников стал самостоятельно излагать события еще раньше — после главы «Отплытие». Если ранее он ограничивался обширными купюрами и не дерзал писать свое, то уже в первых строках Девятой журнальной главы (по реальному счету Восьмой) идет авторский текст Льва Ильича.

Эта глава стала тем самым пунктом невозврата, после которого переводчик становится автором. Она — впервые — получает название, коего нет в итальянском романе: «Высадка». Сначала Мечников как будто чувствует себя не вполне уверенно в роли автора и заимствует какие-то сюжетные линии у миланского романиста: в частности, в главу «Высадка» он перенес описание первой битвы Гарибальди на Сицилии — в местечке Калатафими, в то время как у Витторе Оттолини есть целая отдельная глава «Calatafimi». Но постепенно переводчик овладевает новым положением. Уже в конце главы «Высадка», после батальных сцен, он умело вводит новый женский персонаж — Марцию, которая придается в качестве возлюбленной третьему гарибальдийцу — Эрнесту (он у Оттолини присутствует, но без возлюбленной).

Внедрение Марции сделано виртуозно. В битве при Калатафими, действительно, участвовала некая девушка-гарибальдийка, исчезнувшая потом с исторического горизонта. Итальянские исследователи до сих пор не могут ее идентифицировать: известно только, что ее в самом деле звали Марцией, и что она была римлянкой (romana). Это ее происхождение из Рима (Roma) вдохновляет Мечникова на изобретение фамилии девушки — теперь она Марция Романо. Изобретается и ее судьба: девушка растет в патриотической миланской семье, у нее существовал (придуманный Мечниковым) дядя-патриот, Клаудио Романо, университетский профессор литературы, которого племянница спасает от австрийских ищеек и горными тропами уводит в Швейцарию (этот рассказ у Мечникова дан как отступление в прошлое). Именно тогда Марция познакомилась с подпольщиком Эрнестом, с которым теперь встречается вновь, согласно Мечникову, после победоносной баталии у Калатафими.

Далее компаративной работы для редактора почти не осталось: в течении последующих десяти глав идет мечниковское повествование, на наш взгляд, более упругое и занимательное, чем у Оттолини. Кое-какие фрагменты у итальянца Мечников-таки еще взял, но сделал это в самой раскованной манере.