На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

Так называется завершающая главка и у Мечникова, и у Оттолини («Сonclusione»). Но они разные. Мечниковский текст имеет подзаголовок «У семейного очага», и русский автор сообщает о счастливой семейной жизни Роберта и Далии и об их сынишках, носящих имена двух других гарибальдицев — Валентин и Эрнест. Нельзя при этом не заметить, что «переводчик» из толпы итальянских персонажей русифицировал только имена трех своих гарибальдийцев — главного героя, теперь он — Роберт, и двух его товарищей по гарибальдийскому походу. Скорей всего, таким образом, приблизив их так к отечественному читателю, с ними было удобнее обращаться. Мечниковский Роберт становится смотрителем миланской картинной галереи Брера, но при этом не забывает товарищей по походу и всячески им помогает.

У Оттолини Роберто становится фермером и благоустраивает доставшееся ему по завещанию поместье…

В нашем же заключении мы можем сказать, что перед нами — уникальное событие в литературе, целиком разгадать которое мы пока не в силах.

Какова была причина создания Мечниковым литературной мистификации? Что послужило ее отправной точкой? Решился ли он сразу после знакомства с итальянским романом на дерзкую операцию, в духе Гарибальди? Или же интеллектуалу-анархисту наскучила подневольная переводческая работа и где-то на середине чужого текста возобладал его мятежный дух? Сообщил ли он о своем замысле автору, с которым, возможно, был знаком? Как Витторе Оттолини в таком случае отнесся к роману «Виторио Отолини»? Или же Мечников скрыл от Витторе Оттолини свою литературную авантюру, сознательно исказив его имя и изменив название его романа?

Об этом приходится только гадать. Если найдется переписка Мечникова с Оттолини, если будет обретен и прочитан архив журнала «Дело» начала 1880 г., тогда и эта литературная тайна будет окончательно разгадана.

Сейчас же предположим главное: вновь публикуемый роман «Гарибальдийцы» — достоверно установленная литературная мистификация Льва Мечникова, составленная им на основе книги Витторе Оттолини, при этом «Виторио Отолини» можно считать очередным его (и весьма изощренным) псевдонимом.

М. Г. Талалай

Гарибальдийцы (Роман)

Глава I. [130] Роберт [131]

На вывеске трактира, расположенного в самом конце единственной улицы, пересекающей как раз по середине деревушку Альбезе[132], красуется поясное изображение Сан-Карло[133]; но оно исполнено до такой степени безобразно, что беременные крестьянки, в интересах своего потомства, проходя мимо, стараются не смотреть на него; Сан-Карло весь одет в красное, а руки его скрещены на груди, словно он умоляет прохожих зайти в трактир, как выражался богохульный хозяин трактира.

Роберт не нуждался, однако, в этом приглашении со стороны святого: желудок его и без того говорил достаточно громко. Поэтому Роберт вошел, нюхая приятный запах, исходивший от жаркого, разогревавшегося в котелке. Сняв с плеч ранец, он бросил его на стол вместе со шкатулкой, в которой хранились его рабочие инструменты, т. е. краски, палитра, полотно и кисти.

Хозяин быстро подбежал к нему, как паук к мухе, попавшейся в предательскую паутину, и приветствовал молодого человека обычным:

— Добро пожаловать, синьор!

— Здорово! — отвечал ему Роберт, снимая шляпу с широкими полями и проводя рукой по волосам своей густой и черной гривы, спускавшейся ему на плечи. — Послушай, любезный хозяин, — прибавил он, — я умираю от голода и жажды.

— Отлично! Не угодно ли вам будет…

— Всего мне угодно! Выбирай сам, но только поскорей, не то у тебя в доме окажется мертвое тело…

— Сию минуту, — отвечал трактирщик; послав мальчика за вином, он подошел к котлу и, подняв крышку, воскликнул: — Что за прелесть! Накормлю вас по-царски!

— Бог наградит тебя за это на том свете, дорогой хозяин. Я сегодня из Комо, а ведь это порядочный переход. Зато какая приятная дорога, какие виды, что за воздух!

Но восклицания его мгновенно прекратились, как только хозяин поставил перед ним аппетитное блюдо.

Насытясь от земных благ, наш художник закурил сигару, вышел на балкон, с высоты которого виднелась вся долина Эрбы[134] с блестящими, как жемчужины, озерками — Альсерио, Пузиано и Анноне[135], среди которых сверкал серебряной лентой извилистый Ламбро[136]; трудно было найти что-нибудь прелестнее этого ландшафта.