На высотах твоих

— Их две. Сначала я укажу наименее важную. Ваш скиталец принесет больше пользы нашему делу — и делу других, таких, как он, если его выдворят из страны, несмотря на все усилия защитников. Некоторые люди достигают своего истинного величия в мученичестве. Пусть Анри продолжает нести венец мученика.

Алан спокойно заметил:

— А на самом деле, говоря языком политиков, вы добиваетесь, чтобы партия Хаудена выглядела хуже в глазах избирателей, потому что она вышвырнула Дюваля вон, а ваша партия — лучше, потому что вы пытались спасти его или по крайней мере делали вид, что пытались.

Сенатор чуть заметно пожал плечами:

— Вы сами выбрали слова, мой мальчик, я предпочел другие.

— А вторая причина?

— Я старик, и у меня безошибочный нюх на политические скандалы. Я чую его уже сейчас.

— Скандал?!

— Да, вполне вероятно, что вожжи управления страной перейдут в новые руки. Звезда Хаудена тускнеет, наша— восходит.

— Ваша собственная,— уточнил Алан,— не моя.

— Откровенно говоря, я надеялся, что со временем она станет и вашей. Но пока скажем так: фортуна повернулась лицом к партии, в которой я имею честь состоять.

— Вы сказали: скандал,— продолжал настаивать Алан,— объясните, о каком скандале идет речь?

Глаза Алана встретились с твердым взглядом сенатора.

— Ваш скиталец, если он останется в стране, обязательно превратится в постоянный источник беспокойства для его покровителей. Такие, как он, не могут приспособиться к новым условиям жизни. Я основываюсь на долгом опыте — подобные случаи уже бывали раньше. Если это произойдет, если он сорвется и натворит бед, возникнет повод для упреков в адрес нашей партии — нам будут колоть им глаза точно так, как мы делаем это сейчас своим противникам.

— Что же заставляет вас думать, что он, как вы выразились, сорвется?

Сенатор Деверо твердо ответил:

— Иначе не может быть! С его прошлым... в условиях нашего северо-американского общества...

— Не могу с вами согласиться, — горячо запротестовал Алан,— я готов оспаривать ваши слова, пока не охрипну.

— А вот ваш партнер по юридической конторе другого мнения,— мягко сказал сенатор.— Насколько я помню, он сказал, что в этом Дювале есть какой-то скрытый дефект, как он выразился, словно трещина прошла посередине, и что, если его пустить на берег, он, пользуясь словами вашего партнера, «развалится на куски».

Алан с горечью подумал: значит, Шарон передала деду разговор, состоявшийся у них в день разбирательства дела в суде. Знала ли она о том, что он может обернуться против Алана? Возможно, и знала. Он начал сомневаться в искренности поступков людей, которые его окружают.

— Очень жаль,— сказал он холодно,— что вы не подумали об этом раньше, прежде чем взяться за это дело.

— Даю слово, мой мальчик, если бы я знал, что оно так закончится, я ни за что не взялся бы за него. — В голосе старика слышалась искренность. — Я недооценил вас. Я считал дело абсолютно безнадежным, поэтому и взялся за него. Я и в мыслях не держал, что вы так замечательно справитесь с ним.

Нужно пошевелиться, подумал Алан, тронуться с места, может быть, мускульное усилие успокоит сумятицу в мыслях и приведет их в порядок. Отбросив ногой стул, он встал и подошел к окну, у которого стоял прежде. За окном он опять увидел реку. Солнце разогнало туман. Бревна, связанные в илоты, мерно покачивались на воде.

— Иной раз приходится принимать решение, которое причиняет нам боль, — говорил сенатор за его спиной, — но потом мы приходим к выводу, что оно было единственно верным и мудрым.

Повернувшись, Алан сказал:

— Мне бы хотелось выяснить кое-что, если вы не против.

Сенатор Деверо также отодвинулся вместе со стулом от стола, но продолжал сидеть, повернувшись к Алану.

— Прошу вас.

Если я откажу вам в просьбе, что тогда будет с предложениями, которые вы мне сделали: юридические консультации, работа в «Деверо фористри»... и всем остальным?

Сенатор поморщился.

— Я бы не хотел, чтобы вы так ставили вопрос, мой мальчик.

Но я ставлю его именно так,— сказал Алан резко и замолчал в ожидании ответа.

— Тогда... при известных обстоятельствах... я был бы вынужден передумать...

— Спасибо,— ответил Алан,— мне нужна была ясность.

С горечью он подумал, что перед ним уже открылась земля обетованная — и вот...

На мгновение его охватила слабость, соблазн поддаться искушению: никто... даже Шарон... никогда не узнает. И дело-то проще-простого: опустить одно, небрежно изложить другое, уступить в третьем... Он заслужит упрек профессионалов, но он же молод, неопытность будет ему оправданием. Такие вещи быстро забываются.

Затем он отбросил эту мысль так, словно она никогда не приходила ему в голову. Он заговорил ясно и твердо: Сенатор Деверо, я уже заявлял вам, что намерен победить в суде, а теперь и подавно — моя решимость окрепла в десятки раз,— я обязательно одержу победу, в чем готов поклясться всем самым святым для меня.

Ответа не последовало. Только глаза, устремленные в потолок, и уставшее от безмерных усилий лицо.