На Забайкальском фронте

— А это вам подарок от населения китайской деревни Хаонлинь. — Он положил на стол командира полка привезенный подарок и тут же предупредил: — Только имейте в виду, товарищ полковник, арбузик не простой. Это глобус. Тут обозначено место, где затаился японский отряд. Вот поглядите…

Через несколько минут в воздух поднялась эскадрилья бомбардировщиков и взяла курс на Лубэй — расчищать дорогу выходившей из гор гвардейской танковой бригаде.

Китайский арбуз оказался настолько ценным, что авиаторы сообщили о нем в штаб фронта. О старом рикше Ван-Су из деревушки Хаонлинь узнали благополучно вышедшие из гор танкисты и решили разыскать старика, поблагодарить его за доброе дело. Было даже намерение представить его к советской награде.

Но старый рикша не дожил до своего счастливого часа. Жители китайской деревушки рассказали гвардейцам следующее. Проводив крылатого вестника счастья, Ван-Су каждый день выходил на дорогу, подолгу смотрел из-под ладони в сторону Большого Хингана — ждал русских. В свое последнее утро старик сорвал на узкой полоске последний арбуз и снова пошел на дорогу, ведущую к горному хребту. Увидев в утреннем тумане людей, с радостным криком побежал им навстречу. Но глаза подвели старого рикшу. Это были отступающие японцы. Поняв свою оплошность, он с силой грохнул арбуз об дорогу, разбил его вдребезги и начал топтать босыми ногами. Японский офицер застрелил старика.

В БАРХАНАХ ГОБИ

Четвертые сутки передовой отряд Сурэндоржа пробирался по сыпучим пескам Гоби на восток, к Долоннору. Раскаленное солнце пустыни нещадно обжигало плечи, слепило глаза. На сотни верст кругом распластались серые однообразные барханы, похожие на волнистую накипь огромной жаровни, уходящей краями к далекой линии горизонта. В полуденный зной исчезали из глаз редкие обитатели этой мертвой равнины — забивались в щели ящерицы и скорпионы, прятались в норы вараны и полевые мыши. По временам на пути вставал столбиком тарбаган, но тут же падал на песок и уходил в подземное убежище. На белесых плешинах кое-где попадались бледные стебельки верблюжьей колючки. Смотришь на них и невольно дивишься: как они уцелели в адском пекле?

Эту проклятую богом землю китайцы назвали страшным словом «шамо» — пустыня смерти. Тяжело тащиться по ее вязким горячим пескам. Понуро шагают кони, притихли цирики, поджав сухие, потрескавшиеся губы. Соленый пот разъедает тело. Поднятая горячая пыль обжигает горло, печет в груди. Хлебнуть бы хоть один глоток воды, залить клокочущий внутри огонь! Но воды в отряде давно нет. Опустели походные фляжки, опорожнились вьючные бурдюки. На пути попадаются степные колодцы, но все они отравлены диверсантами князя Дэвана. Правитель Внутренней Монголии хочет остановить цириков в глубине безжизненной пустыни, похоронить в ее раскаленных песках.

Чем труднее в походе, тем чувствительнее помощь друга. Даст цирик цирику щепотку табаку — в обычных условиях это пустяк, не заслуживающий внимания, а здесь непременно последует благодарность: «Баярлалаа!» — спасибо. Вытащат кавалеристы из песчаных заносов пушку и снова зазвучит в ответ: «Баярлалаа!» А вчера в отряде вдруг возник стихийный митинг. Из соседней советской головной походной заставы привезли на броневике нежданный подарок — резиновый мешок воды, только что сброшенный с самолета. Воды той хватило лишь для ослабевших лошадей да больных, сраженных солнечным ударом. Но цирики все равно были в восторге от драгоценного дара.

— Баярлалаа! Баярлалаа! — закричали они на всю неоглядную степь и принялись качать залитого потом водителя броневика.

Об этом трогательном случае мы, журналисты, хотели сообщить во фронтовую газету. Готовая заметка уже лежала в полевой сумке. Только как ее передать в редакцию, если в пустыне не встретишь ни одного телеграфного столба, ни одного телефонного провода?

Командир отряда Сурэндорж, мерно покачиваясь в седле в такт конскому шагу, жадно смотрел полуприщуренными глазами в тусклую даль, где сливались серые барханы с таким же серым, выцветшим небом. По временам он поднимался на стремена, чтобы дальше видеть, прикладывал к лицу бинокль — пытался отыскать глазами степной колодец, чтобы напоить уставших коней, дать хотя бы по одному глотку воды пропотевшим, запыленным цирикам. Но в голой степи ничего не видно, кроме гребнистого желтого песка, залитого жгучим солнцем.

Мечта Сурэндоржа — скорее, как можно скорее выйти к Долоннору. Долоннор — это конец пустыни, ворота на Большой Хинган. Через Долоннор проходит давний караванный путь из России в Китай, который, к несчастью, перерезали японцы. И стоит очистить его от заморских захватчиков, как по нему снова пойдут караваны верблюдов, зашумят колонны машин, доставляя радость людям. Но чтобы дойти до Долоннора, нужна вода, а ее нет. И в этом Сурэндорж винит прежде всего самого себя. Винит потому, что он не может со своим эскадроном вырваться вперед и захватить, обезвредить дэванцев, которые шныряют безнаказанно по степи и травят в колодцах воду.