На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

– Только так, – опередил его жандарм. – Вы думаете, князь, за вами никто не едет? Оглянитесь!

– Ну, я оборачивался! И не один раз.

– И никого не видели?

– Никого.

– Вот и отлично. Значит, ваш покорный слуга наладил охрану, которой вы даже не замечаете…

Аристид Карпович отхлебнул зельтерской, замурлыкал:

Эта песня без конца,
начинай сначала:
лавров ждешь ты для венца.
Лавры – в суп,
тебе – мочала…

Сергей Яковлевич окончательно протрезвел:

– Хватит, полковник. Лучше скажите, что будет дальше?

– Дальше? Смею заверить ваше сиятельство, что впереди нас ожидают великие события!..

2

Жандарм не обманул молодого губернатора: в ту же ночь были арестованы участники покушения на Влахопулова (двое из них оказали вооруженное сопротивление, и портной Зудельман погиб в перестрелке).

Одновременно вторично провели обыск у Ивана Степановича Кобзева: этот человек сделался за последнее время чуть ли не личным врагом Сущева-Ракусы, ибо вставлял палки в колеса «полицейского социализма».

Вслед за тем Аристид Карпович начал планомерный промышленный террор. Он подкладывал под конторы частников, как гремучую петарду, своего «социалиста» Виктора Штромберга, и Уренскую губернию – раз за разом – потрясали короткие взрывы стачек с копеечными требованиями.

– А вы не боитесь пересолить, полковник? – спросил Сергей Яковлевич у жандарма.

– Нет, князь. Грядущее уступит предо мною…

Уренских капиталистов лихорадило в пугливом ознобе. Они боялись обращаться за помощью к правительству, так как между ними и правительством вдруг выросла полицейская стена.

В городе, как следствие уступок бастующим, открылись чайные и читальни, образовалось общество трезвости. Учитель гимназии Бобр читал рабочим лекции по экономике, оперируя выкладками из Струве; мясники послали письмо Льву Толстому с просьбой объяснить им – в чем смысл жизни?

Сам же полковник, оставаясь в тени, развернул пропаганду «копейки». Началось постепенное разложение необразованного пролетария. Из рабочих слободок все чаще слышалась полюбившаяся песня:

Всюду деньги, деньга, деньги,
всюду деньги – господа!
А без денег жизнь плохая —
не годится никуда…

Императрица – наконец-то, с помощью Серафима Саров­ского, – родила наследника престола, и уши уренских обывателей несколько дней ломило от благовеста церковных колоколов. Во время торжественного богослужения, где возглашалось многолетие, Мышецкий совсем неожиданно встретился с Ениколоповым:

– А вас амнистия не коснулась?

– Пока вы губернатор, – был едко-вежливый ответ, – меня трудно выжить из палестин уренских…

Мышецкий посторонился эсера, но Ениколопов шагнул следом за ним, доверительно шепнул в ухо:

– Царствование будет воистину кровавым, князь…

Сергея Яковлевича передернуло: терпеть не мог когда шептали на ухо.

– Оставьте, – сказал он. – Шутки неуместны…

– Но я не шучу, – наседал эсер. – Наследник наверняка болен гемофилией. Брат и дядя нашей императрицы умерли от несворачивания крови, гемофилией страдают и все ее племянники…

Мышецкий почему-то вспомнил Додо. «Всюду кровь, кровь, кровь», – часто говорила сестра. «Откуда это у нее?» И Сергей Яковлевич вдруг с ужасом подумал: «Да ведь не она же это придумала… Подслушала! Еще там, во фрейлинской… Да, да! Именно так любила говорить сама императрица, Алиса Гессенская, – кровь, кровь, кровь!»

Аристид Карпович эти дни ходил сияющий, и Мышецкий решил капнуть в душу жандарма, источающую мед, одну капельку черного дегтя.

– А что там – в депо? – спросил вроде равнодушно.

И мед сразу же оказался испорчен.

– Забольшевичились, сволочи, – ответил жандарм, невольно гримасничая. – Мой Витька Штромберг в лепешку разбился, и – хоть бы что! Хорошо, что ваш Кобзев отстранился от деповских, а то бы давно спал на нарах в участке! Просто удивительно, до чего упрямые эти… марк­сята!

Мышецкий внимательно посмотрел из-под пенсне.

– Послушайте меня, Аристид Карпович, – решился вы­сказать он честно свои давнишние соображения, которые до этого момента хранил втуне, в потемках сердца. – Отчего это вы с таким пренебрежением говорите о марксистах? Ведь я все-таки изучал статистику, знаю экономику капитала… И, – заключил Мышецкий, – если рабочие сумеют проникнуться доктриной Маркса, то, уверяю вас, это будет грозная сила!

Сущев-Ракуса решил не уступать в этом споре.

– Да что, князь, – ответил он, – мало еще каши ели, чтобы… «проникнуться»! Пока народ сер, он сможет понимать лишь простые истины: копейка… селедка… городовой… самовар… Ну и – баба! А вы говорите – Маркс, доктрина. Где уж тут с нашим российским плюгавством!

– А вам, Аристид Карпович, – намекнул Мышецкий, – и по долгу службы не мешало бы прочитать Карла Маркса.

Уренский жандарм беззаботно рассмеялся: