На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

– Вот потому и не боюсь этих марксят, что богато их главного читал я библию. И ортодоксальных читал, вроде Ульянова-Ленина, и ревизионистов листал, вроде Бернштейна… Тощища такая, что сыпью покрылся. Пока наш Ванька Машкин разберется, что делать надо, так не меньше ста лет пройдет. Да и семь ден в неделе, один свободный, так не станет он его на Маркса тратить. Лучше дровишек поколет, на гармошке игранет да в питейную сходит.

– Не ошибитесь, – осторожно заметил Мышецкий, и на этом разговор их закончился.

В этот день на пороге жандармского управления появился Иконников-младший, негодующий и раздраженный. Все последнее время Геннадий Лукич жил беспокойной, до предела насыщенной жизнью. Потешив блудного беса с неистовой в постельных делах Монахтиной, пока им это не надоело обоим, Иконников случайно остановил любопытный взор на вице-губернаторше. Потом началась эта «зубатово-штромберговщина».

Стоило немалых трудов, чтобы отвадить от своей фирмы просивушенных агентов, крикливых и неумных орателей. Что они могли сказать ему? «Исплуататор», и только, да и то едва не сломали себе язык.

Папеньку своего, живущего старыми понятиями, Геннадий Лукич и вовсе отстранил от этого дела. Он откупился от требований зубатовцев сверхобильным угощением, на котором и высидел сам, с брезгливостью слушая хвастливые речи.

– Рассуди, паря, – говорили ему агенты Штромберга, – мы таперича – сила. Во! Ты кормись, милок, кормись. Мотор вот везешь из Хранции – катайся. Рази мы против? Но не все тебе, шалишь! Ты и нас пользуй, потому как мы – класс!..

Закончился «банкет» – по славному русскому обычаю – колоссальной дракой. После чего, разогнув своих гостей с помощью городовых, Геннадий Лукич и нагрянул в жандарм­ское управление, где с почтением был принят Аристидом Карповичем.

– Полковник, – начал Иконников, не церемонясь, – когда вы пресечете подобное безобразие? Мне, поверьте, не жалко этих трех копеек, но ваши эксперименты в духе Зубатова могут обернуться революцией…

Сущев-Ракуса обласкал молодого первогильдейца, предложил ему чаю («Ваш чаек пью… хорош!»), забрал у него из рук трость и шляпу.

– Садитесь, милый Геннадий Лукич, лимончик кладите. А, может, ромцу плеснуть?

Потом жандарм заточил карандаш, как шило, и нарисовал роскошную цифру «З» – всю в кренделях и завитушках.

– Образованный человек, – сказал полковник, – даже Сорбонну окончили, а такой ерунды понять не можете. Да вы руки целовать мне должны – вы, Будищевы, Троицыны и Веденяпины! А не лаять меня по задворкам… Вдумайтесь же, юноша: рабочий класс в России стал таким мощным, что одними репрессиями здесь не справишься. Ну выбью я зубы одному, второму, третьему, а – толку-то что?.. Никогда еще – ни декабристы, ни петрашевцы, ни народовольцы, – никто, Геннадий Лукич, не имел под рукой такого добротного материала для революции, как сейчас! Если мы не примирим рабочего с царем через уступки в копейку – все затрещит в России, и нас с вами завалит обломками…

– Но нам-то, – возразил Иконников, – каково от этой демагогии? Не ошибаетесь ли вы, Аристид Карпович?.. Допустив рабочего к легальной антикапиталистической пропаганде, не забывайте, что мы, представители частного капитала, шагаем в ногу с самодержавием. Сейчас они ругают меня «исплутатором», а завтра они будут ругать правительство!

Аристид Карпович ответил так:

– Вот в том-то и дело, чтобы взнуздать эту пропаганду! Зубатов – человек неглупый, в прошлом и сам революционер, и он хорошо понимает, что у социалистов надобно отнять взрывчатый материал – массу. И направить силу взрыва – на копейку! Пусть думают о большом куске мяса, только не о политике. Согласитесь: лучше дать три, пять, десять, двадцать копеек, чем потерять свою голову!

Геннадий Лукич вынужден был согласиться, что в этой комбинации, конечно, есть нечто и выгодное. Выгодное, хотя и опасное, – но, в общем, он согласен.

– Давно бы этак-то! – говорил Сушев-Ракуса. – А то разлетелись кандибобером; безобразие, эксперименты, революция! Думать надо, молодой человек… Про-ни-кать!

И, прощаясь с Иконниковым, жандарм предупредил:

– А вы, юноша, с Ениколоповым-то – поосторожнее. Знаю: дружите вы. Знаю! Неглупый эсерище. Да, неглупый… Но, как сына, остерегаю – подальше от него, подальше!

– От чего же, полковник, – спросил первогильдеец, – вы желаете предостеречь меня?

– Ну, мало ли чего не бывает… – увильнул жандарм.

Намек полковника угодил точно в цель. Действительно, последние дни Геннадий Лукич переживал некоторые осложнения в дружбе с врачом-эсером. Без денег и здесь, конечно, не обошлось. Иконников никогда не стеснял себя в средствах и любил одаривать каждого, кто ему чем-то нравился. Ениколопов завязил свой нос в долгах, доходов от практики ему не хватало, и теперь он страстно желал освободиться от зависимости перед богатым другом.

И, чтобы расплатиться с Иконниковым, он предложил ему не что иное, как… княжну Додо.