На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

Однако прогноз Ениколопова не оказался пророческим: заболевших в городе более не было. Влахопулов все-таки за­ставил Мышецкого при встрече ополоснуть руки в растворе уксуса и обкурил его серной бумажкой (методы против холеры он признавал лишь старомодные).

Что-то хитрое было написано сегодня на бульдожьей морде губернатора, отчего Сергей Яковлевич заранее насторожился. И не ошибся в этом: Влахопулов немного пронюхал о замыслах своего помощника и сразу же заявил с большим неудовольствием:

– Ну, князь, не ожидал я… Не ожидал от вас!

– О чем вы, Симон Гераюювич?

– Ну, как же. Стоило мне отвернуться, как вы уже стул из-под меня выдергиваете…

– Не совсем понимаю вас, – хитрил Мышецкий.

Влахопулов подмигнул ему и – шепотком:

– А на Свищево-то поле зачем вы ездили?

Сергей Яковлевич решил врать наобум: авось, этот попугай, как называл он в душе Влахопулова, ни черта не знает. Да и откуда знать-то?

– Свищево поле, – заявил он авторитетно, – кажется мне вполне удобным для разбивки пригородного бульвара. Согласитесь, что наш Уренск не богат зеленью… Вы скоро покинете губернию, и вечным памятником вашего губернаторства пусть останется уютный зеленый уголок!

Влахопулов тоже был не дурак – не поверил:

– А я слышал, батенька вы мой, что там бараки покрасили. Колодец вырыли. Санаторий для «самоходов» строите?.. Вот мы сейчас спросим у Чиколини – так ли это?

Бруно Иванович мямлил в ответ что-то невразумительное, по-собачьи преданно косясь на Мышецкого (баржи… пекарни… ледоход… Казань), и закончил патетическим возгласом:

– Мы люди свои, но что скажет Европа?

Влахопулов не терпел подобных сравнений:

– Я тебе здесь и Европа, и Азия, и Австралия! Мне плевать на твою Европу, лишь бы в Петербурге были мною довольны. Слышишь?.. И тебе ясно предписано мною: ограничить переселяющихся мужиков территорией вокзала и пристани!

Мышецкий понял: кошку бьют, а ему намек дают. Однако на этот раз он не выдержал и вступился за полицмейстера:

– Симон Гераклович, но переселенцы-то ведь не каторжные!

– Не каторжные, – согласился Влахопулов.

– А вы хотите, чтобы Уренск был для них вроде пересыльной тюрьмы, откуда гнать их дальше по этапу.

– Уренск и есть этап, – не сдавался губернатор.

– В таком случае, я тоже спрашиваю вас, как и Бруно Иванович, что скажет Европа?

Чиколини глуповато вклеил:

– Все бы ничего, да в Европе, не в пример нам, свободно рассуждают о наших порядках…

На лице будущего сенатора отразилось раздумье.

– Хорошо, – разрешил он. – Можете впустить бродяг…

– До каких пределов? – оживился Чиколини.

– В пределах… кабака и церкви!

– Извольте уточнить, ваше превосходительство.

– Кабака и церкви, – повторил Влахопулов. – Тех, что возле вокзала!

Заметил усмешку на лице Мышецкого и немного расширил свою щедрость:

– Ну и Свищево поле – пусть пасутся! А бульварчик вы, князь, уж без меня разобьете… Я легкой славы не ищу!

На этом они и покончили. Теперь Сергей Яковлевич каждый день справлялся о состоянии реки. Зима в этом году была суровой: морозы покрыли реку непробиваемым льдом, в который вмерзли намертво баржи и пароходы.

А ведь могло случиться и так, что эшелоны с переселенцами прибудут ранее вскрытия реки. «Что тогда?»

Мышецкий отмахивался. «Не будем думать, – говорил он себе. – Казань не посмеет открыть дорогу, пока у меня не пройдет лед…»

Однако настроение Сергея Яковлевича было подавленное, что заметила даже Алиса.

– Мой друг, – напомнила она, – я не так представляла себе нашу жизнь в этом высоком положении… Чего ты ждешь? Пора уже, давно пора устроить бал в Дворянском собрании!

Он посмотрел на нее, как на чудо.

– Опомнись, – сказал, – о чем ты?.. Я тоже представлял все иначе. Да что же делать? Видишь: солнце уже пригревает, а мальчишки еще катаются на коньках… Вот и разберись!

Сергей Яковлевич приучил себя спать при открытом окне, и по утрам его будил крикливый голос торговки:

– Седни яйца-то на базаре опять кусаются. Слыхано ль дело? Десяток – в гривенник… Чтоб им сдохнуть, кровососам! Видать, приходит нам всем час смертный!

Откуда-то из подвала отзывался «холодный» сапожник.

– А подметки? – спрашивал он. – Бывалоча, кожаная в полторы гривны шла. А нонеча? И не хошь, а задумаешься: куды это движется мать-Россия, туды-т ее в корень!..

В один из этих дней Казань передала по телеграфу, что первые шестнадцать тысяч переселенцев уже грузятся по вагонам. Сергей Яковлевич в панике отвечал, чтобы эшелоны не отправляли, в Уренске ничего не готово к их встрече, комитетские чиновники еще не прибыли. На реке – лед…

Ему стало тошно, как никогда еще не было в жизни.

Был уже второй час ночи, а он не уходил с телеграфа. Казалось, что все еще можно поправить. Но под утро Казань ответила: «Не можем задерживать тчк скопление вокзале тчк ожидаем прибытия новой партии тчк свяжитесь пароходством тчк».