На закате империи. Книга воспоминаний

Первые кутюрье наживались, главным образом, на русских дамах; лучшими клиентками считались русские, а затем уже немки. На дверях ювелирных магазинов на первом месте стояло: «Говорят по-русски», затем уже: «Говорят по-немецки» и на последнем месте: «Говорят по-английски».

Никто не думал: вот придут американцы или англичане, но все знали, что «бояр рюсс» не подведет.

До сих пор еще красуется письмо великого князя Владимира, дяди Николая II, владельцу парижского ресторана «Tour d’Argent», вставленное в рамку и вывешенное в холле, где князь сожалеет, что не может приехать в Париж, как обещал.

Великий князь Владимир Александрович долго командовал войсками гвардии и Петербургского военного округа. Высокого роста, очень красивый, доброжелательный, он пользовался популярностью и даже любовью, не в пример сменившему его на том же посту великому князю Николаю Николаевичу.

Первый Верховный главнокомандующий в Великую войну, Николай Николаевич был совершенно иного порядка. Закончив Николаевское инженерное училище, а в возрасте 20 лет в 1876 году – Николаевскую академию Генерального штаба с серебряной медалью, великий князь считал себя авторитетом во всех отраслях военного обучения и строевой службы. Тем более что он проделал еще и Турецкую кампанию, где получил Георгия 4-й степени и золотое оружие. Для подчиненных – от самого младшего до убеленного сединами генерала – это был грозный начальник. Готовясь к смотру, все заранее трепетали. Не зная, что может не понравиться генерал-инспектору кавалерии, а позже главнокомандующему войсками гвардии.

Великий князь разносил грубо, не считаясь ни с возрастом, ни с высоким положением. Грешил он иногда и в смысле такта.

7 марта 1917 года[45], в штабе Брусилова в Житомире, куда я приехал, откомандовав 275-м Лебединским полком, в оперативное управление принесли копию телеграммы с Кавказа, посланной государю: «Коленопреклоненно прошу Ваше Величество для спасения Родины отказаться от прародительского престола. Николай».

Все находившиеся в штабе офицеры не верили своим глазам и были потрясены. Брусилов, не колеблясь, подписался, Рузский за ним. Эверт и Сахаров воздержались.

* * *

Сделав довольно длинное отступление, продолжаю свои воспоминания о пребывании в Париже.

В продолжение двух недель я успел многое осмотреть: посетил Нотр-Дам, Лувр, Музей Клюни, несколько театров, «Фоли-Бержер» и кое-какие злачные места, чтобы, вернувшись домой, было чем похвастаться и о чем порассказать.

В моде были «Мулен-Руж» с его канканом и «Аббатство Телем». В отличие от теперешних ночных кабачков вроде «Шахерезады», «Монсеньеров» и других, где в потемках тянут шампанское и на пятачке под негритянскую музыку парочки жмутся в фокстроте, заведения, подобные «Аббатству Телем», являли совершенно исключительное зрелище. Огромный зал был освещен тысячами электрических ламп; было светло как днем; все кипело и жило, пело, кричало, танцевало залихватские матчиши под легкую музыку без барабанов и чудовищных гобоев.

Монмартр ночью кипел, все «буат де нюи» были переполнены, вышибалы у дверей не хватали прохожих за фраки и не зазывали к себе наперебой.

Вот каким я видел веселящийся Париж в 1906 году. Однако одиночество меня стало удручать, а главное – заметно стала уменьшаться свободная наличность. Расчет 20 франков в день оказался несостоятельным; приходилось тратить до 30, а иногда и больше, в зависимости от случайных знакомств.

Надо было двигаться дальше. Ницца, куда я приехал, встретила путешественника не очень приветливо. Шел снег, было холодно; снег таял, приходилось шлепать по жидкой грязи в легких башмаках.

Сняв у вокзала дешевую комнату и подсчитав, что в кармане осталось только 500 франков, я решил здесь устроить штаб-квартиру и отсюда ездить в Канны и Монте-Карло, возвращаясь на ночлег в Ниццу. На Монте-Карло я особенно рассчитывал, ибо в случае выигрыша в рулетку смог бы продлить свое путешествие и раньше срока на службу не возвращаться.

Разочарование не замедлило наступить. На второй же день, после проигрыша половины моих скудных средств, мне оставалось только бродить по залам и с завистью смотреть на счастливцев, бросавших на номера золотые стофранковые монеты.

Как все это было не похоже на теперешние казино, куда допускаются мужчины в рубашках навыпуск, без галстуков, женщины, неряшливо одетые, с лоснящимися от крема физиономиями.

В казино пропускали игроков с разбором; вечером почти все мужчины были в смокингах, светские дамы в вечерних платьях, бриллиантах. Игра велась в неслыханном масштабе, выигрывались и проигрывались сотни тысяч золотом, называли счастливчиков, срывавших рулетку, а через несколько дней спускавших все до копейки. Неудачники проигрывали целые состояния и кончали, случалось, жизнь самоубийством в прилегающем парке. Специальная бригада без шума, тайком, хоронила их ночью.

Россияне внесли солидную лепту в кассу знаменитого казино и были, пожалуй, самыми желанными гостями, как и на всей территории Французской Республики.