На закате империи. Книга воспоминаний

Послав в Питер депешу своему родичу: «Переведи по телеграфу 100 рублей» и не дождавшись ни денег, ни ответа, я покинул Лазурный Берег, сел в поезд, помчался не останавливаясь через Геную, застрял на сутки в Милане, на день в Вене и очутился в Берлине со ста франками в кармане.

В Милане успел подняться на Миланский как из кружева сделанный собор; пробежал по галерее Бреа. В Вене счел долгом посмотреть известный ресторан Захера, посещавшийся коронованными особами и австрийской знатью.

Ринг[46] показался пустынным и менее интересным, чем Невский проспект, а собор Святого Стефана менее импозантным, чем наш Исаакий. Берлин пролетел мимо, и к Варшаве я подъезжал, умирая с голоду.

Не теряя времени, взял билет на первый же курьерский поезд и с какими-то грошами в кармане, только-только на извозчика, вернулся к тихой пристани в Петербург, в квартиру своего благодетеля.

«Блудный сын» был встречен горячо, со смехом и шутками, и тотчас же получил 100 рублей, которые не пришлось монте-карлоским крупье грести лопатой себе под руку.

Служба в Виленском военном округе. Начальники, сослуживцы, знакомые

Прошел праздник, наступили будни. Надо было снова начинать службу его императорскому величеству.

Виленский военный округ, куда я перевелся, покинув Туркестан, являлся вторым после Варшавского по своему значению на территории Российского государства. У границы с Германией его войска должны были первыми в случае войны открыть военные действия. Так оно впоследствии и произошло, когда армия Ренненкампфа после короткой мобилизации вторглась в пределы Восточной Пруссии в 1914 году.

Штаб состоял из нескольких отделений, во главе которых стояли офицеры Генерального штаба, а также отделов, где работа была поручена офицерам, не имевшим академической подготовки. У них была специальная штабная форма, с красными околышами на фуражках, из-за чего они носили кличку «краснокожие». В отместку генштабисты презрительно назывались «моментами».

«Момент назрел», – любили говорить профессора академии на лекциях по истории военного искусства, описывая сражения, где великие полководцы угадывали момент, чтобы нанести противнику решительный удар. Отсюда и пошла эта кличка – «моменты».

Во главе штаба стоял генерал Рузский, болезненный старик[47], не обходившийся без сестры милосердия еще в Японскую войну. Он считался хорошим стратегом и сделал блестящую карьеру в большую войну, где под конец командовал Северным фронтом. В момент революции он, подобно Брусилову, подписался под телеграммой великого князя Николая Николаевича, просившего государя отречься от престола.

Бедный Рузский трагически закончил свое земное существование. Ранней весной 1918 года, в самом начале Гражданской войны, он в числе 140 человек, с Радко-Дмитриевым, генералами, офицерами и лицами старой аристократии, был арестован в Пятигорске. Их всех раздели, оставив лишь нижнее белье, отвели по снегу, в стужу, за несколько верст к подножию Машука; одного за другим рубили шашками и бросали в вырытую яму[48].

Когда большевики были изгнаны с Кавказа, могилу разрыли, трупы похоронили со всеми почестями, предварительно их сфотографировав. Как иллюстрация зверства большевиков фотографии Рузского и Радко-Дмитриева были выставлены в штабе Главнокомандующего Белой армией Деникина.

Рузского на посту начальника штаба Виленского округа после Литвинова сменил Сиверс. Это был представительный генерал, человек довольно бесцветный, но с очень властной женой, которая командовала и мужем, и его штабными. Она любила приемы, их обязательно должны были посещать офицеры Генерального штаба; «краснокожих» она игнорировала.

На войне Сиверс выдвинулся до командующего армией, но продержался недолго и за разгром в Августовских лесах 20-го корпуса, входившего в его армию, был отчислен в резерв.

В конце февраля 1915 года, в приемной главнокомандующего Западным фронтом, куда я был вызван для доклада, как единственный офицер Генерального штаба, не сдавшийся в плен в Августовских лесах, Сиверс бросился мне на шею и зарыдал как ребенок, доказывая, что он к гибели 20-го корпуса совершенно не причастен.

В 1909 году Сиверса на посту начальника штаба округа сменил генерал-квартирмейстер того же штаба Преженцов.

Назначение Преженцова было совершенно непонятно и неожиданно. Говорили, что он выслужился у мадам Сиверс и был всецело ей обязан своим назначением. Это был неприятный, мстительный человек с большим самомнением, интриган, известный только тем, что в чине полковника издал карты Польши крупного масштаба с заголовком: «Издание Преженцова и Кайгородова». На этих картах в полках ставились тактические задачи, и польские названия некоторых деревень, например Серадзь и Высерадзь, неизменно приводили молодежь в веселое настроение.

Преженцова не любили и иначе как Дунька за глаза не называли. Женат он был на очень моложавой, красивой и гостеприимной женщине. Она любила приемы, любила немного пофлиртовать, но до смерти боялась своего мужа.