На закате империи. Книга воспоминаний

– Так вот вам военный министр и с ним ваш командир рядом.

И, обращаясь к Молдованову, говорю:

– Прикажите подать тройку. Я уезжаю в штаб армии, а оттуда к военному министру.

Моя находчивость меня спасла. Будучи в феврале в Москве и узнав о формировании Временного правительства, где А.И. Гучков занял пост военного министра, я в силу какого-то предчувствия прихватил с собой карточку – мы, будучи на Чаталджи в Турции, как-то вместе снялись.

Так что я простой фотографией почтенного Александра Ивановича Гучкова привел в повиновение взбунтовавшуюся банду солдатни и уехал из своего, оставшегося навсегда в памяти полка[121].

По дороге в Москву я заехал в штаб проститься с Поповым и генерал-квартирмейстером Иваном Павловичем Романовским, что провел с Деникиным всю Гражданскую войну.

Революционный период

Скажу откровенно: я с отвращением воспринял российскую революцию, больно ударившую меня бунтом моих же солдат, русских солдат, которых я с самых юных лет так любил.

Будь я арривистом[122], лично зная Гучкова и по Туркестану всю семью Керенского, возможно, смог бы в этот смутный период пролезть на более ответственные посты, перекрасившись в революционера. Но я предпочел ни у кого ничего не просить и, как оказалось в итоге прожитой жизни, от этого только выиграл.

Покинув свой Лебединский полк и пробыв недолго в Москве, я отправился в Житомир к Брусилову.

Генерал встретил меня более чем любезно, пригласил завтракать в свой вагон и тотчас написал в Ставку, генералу Алексееву, представление о моем переводе в Генеральный штаб.

Перевод очень быстро состоялся, с назначением начальником штаба дивизии в Сибирском корпусе на австрийском фронте.

Согласно только что изданному закону, офицеры Генерального штаба, откомандовавшие полками, за неимением генеральских вакансий получали права и денежный оклад бригадного генерала. Таким бригадным генералом в полковничьем чине я и прибыл в конце марта в Сибирскую дивизию.

В штабе никого не оказалось налицо. Два адъютанта и сам начальник дивизии генерал Савельев ушли на солдатский митинг. Пришлось идти туда и мне, в поле, где этот митинг происходил. Здесь я представился Савельеву, отнесшемуся с полным безразличием к моему появлению.

Митинг этот был первый и единственный, который я увидел, ни на какие другие в жизни больше не ходил.

Кругом стояла плотной стеной толпа – строевые солдаты, штабные писаря, денщики, музыканты. На высоком помосте кривлялся и истошным голосом орал какой-то мозглявый солдатишка:

– Николашка довольно попил нашей кровушки, товарищи!

– Правильно, правильно! – вторила толпа.

А ближайшие, ухмыляясь и сплевывая семечки, оглядывали не без ехидства близстоящее начальство: что, мол, видали, какие мы стали важные и сознательные.

– Вот теперь и сидит, арестованный товарищем Керенским, кровопийца-царь во своих дворцах, – беснуется на помосте солдат. – А то ли еще будет!

– Правильно, правильно! – ревут в ответ.

Следующий прохвост, а за ним еще несколько, лезут по очереди на помост, матерятся и бесчестят своего царя.

Савельев молчит, не смея произнести ни слова, слушая, как поносят его государя и боясь уйти с этого позорища.

«Черт знает, куда меня занесло», – была первая мысль, когда мы вернулись с митинга в штаб.

– Ничего не поделаешь, – вздыхал Савельев. – Все еще шло кое-как, а тут на днях вышел этот идиотский Приказ № 1 Гучкова[123], и солдаты делают что хотят.

Много позже понял почтенный Александр Иванович, какое зло он принес русской армии этим знаменитым приказом. Но ничего исправить было нельзя, и все последующие приказы нового военного министра Керенского, призывавшего революционные войска к геройским подвигам, цели не достигли. Солдаты драться не желали, братались открыто с немцами, выгоняли, а то и просто убивали своих же офицеров, сдавались охотно в плен и требовали «литературу», которую больше крутили для махорки, чем читали.

Кое-какая дисциплина сохранилась еще в кавалерии, в некоторых ударных частях и, как ни странно, в женских батальонах. Бабы подавали пример солдатам и храбро шли в бой, неся большие потери.

Изъяв Гучкова, превратив себя в министра юстиции и военного министра, Керенский решил продолжать войну, оставаясь верным союзником французов и англичан. Считалось, что революция в России потому и была необходима, что русский император хотел якобы заключить сепаратный мир с немцами. Это думали и англичане, и их посол в Петербурге, печальной памяти Бьюкенен, серьезно приложил руку к развалу Русского государства, приведшему к революции.

Пытаясь продолжать войну, Керенский разослал в войска пропагандистов, именовавшихся отныне политическими комиссарами.

Такой комиссар прибыл однажды и к нам в Галицию. Назывался он Борис Савинков, тот самый социал-революционер Борис Савинков, что организовал убийства царских министров Сипягина и Плеве, а в Москве – великого князя Сергея Александровича.