На закате империи. Книга воспоминаний

69-я дивизия с моим полком во главе находилась как раз в центре удара. Готовились долго, подвозили тяжелую артиллерию, боеприпасы, сосредотачивали резервы.

За несколько дней до начала атаки прибыла из Москвы чудотворная икона Божьей Матери. Мой полк выстроился в резервную колонну. Приехал начальник дивизии Гаврилов, московский протопресвитер с причтом, начали служить молебен о даровании победы христолюбивому российскому воинству. Мы усердно молились.

Вдруг появились в небе два или три немецких авиона и стали швырять на полк бомбы. Попадание в те времена было неточное, бомбы рвались в отдалении, никого не ранило, но церковное благолепие все же было нарушено. Мои офицеры, подавая пример солдатам, не тронулись с места, и только Гаврилов, позеленевший от страха, начал метаться.

Служба кончилась благополучно, полк был отведен на позиции.

Через два дня должна была состояться атака, с предварительной подготовкой артиллерией.

И совершенно неожиданно все было отменено. Эверт узнал, что немцы, вследствие длительной подготовки, поняли, где планируется прорыв, и якобы сосредоточили значительные резервы для контратаки. Тогда он решил рвать немецкий фронт в районе Минска.

Произведена была новая перегруппировка войск, и в назначенный день началось генеральное сражение, приведшее к полному провалу всей операции.

Продвинулись на 5–6 километров, а через несколько дней пришлось отойти в исходное положение. Потери оказались громадными: около 100 тысяч было убито и ранено, среди них огромное число офицеров и шесть командиров полков.

Газовая атака

В начале августа, напротив позиций Лебединского и соседнего справа полка, из немецких передовых окопов каждую ночь начали слышаться какие-то подозрительные шумы. Ничего точно узнать не удалось, тем более что вскоре эти шумы прекратились. Только позже мы поняли, что немцы, установив баллоны с хлорным газом, ждали благоприятного западного ветра, чтобы отправить нас на тот свет.

Опасаясь все же, хотя и не будучи уверен, я начал принимать меры. Были проверены газовые угольные маски; для себя, на всякий случай, я получил вторую; все солдаты в окопах также их получили. Недоставало только для стоявших в дальнем резерве и для большинства денщиков. В приказе по дивизии рекомендовалось всем, кому не хватит масок, закрывать рот и нос смоченной в какой-то медицинской жидкости марлевой тряпкой. И жидкость, и марля были выданы.

Затем была проверена телефонная связь из моего наблюдательного пункта к батальонным командирам, быстрый выход солдат из землянок в окопы и занятие ими своих мест, и особенно усиление передовых. Проверив действия пулеметчиков и пристрелку артиллерии, мой наблюдательный пункт обложили соломой; ее полагалось зажечь. Считалось, что, пока солома горит, он будет защищен от проникновения газов.

Один из подпрапорщиков, кадровый унтер-офицер по фамилии Мусиенко, находившийся вблизи, когда я отдавал распоряжения, обратился ко мне и сказал:

– Господин полковник, надо будет зажечь факел, чтобы в тылу видели, что идут газы: тогда обозные, что ночью подвозят кухни, быстро повернут обратно. У них нет масок.

Я ответил:

– Что ж, можем зажечь и факел.

Не помню, зажег ли Мусиенко свой факел, но солому зажечь не успели.

Находясь всегда вблизи позиции, я неизменно руками саперной команды сооружал деревянный дом из двух комнат для нас с денщиком, с обращенной к тылу террасой.

В тот памятный день мой домик, прикрытый деревом, находился рядом с третьей линией окопов, где располагался батальон резерва, а вблизи был выстроен блиндаж с командным пунктом и заранее проведенными к позиции линиями телефонов.

* * *

Часа в три дня бригадный генерал Котлубай звонит из дивизии и говорит:

– Я хочу приехать к вам вечером, и не один; пойдем сначала на позицию, а затем посидим поговорим.

Я сразу понял, что без шашлыка и выпивки не обойтись и что под «алаверды» этому кавказцу нужна будет и музыка. Послал в обоз за своим квартетом, мобилизовал повара Павла, не забыл и напереули – красное кавказское вино типа бордо, доставленное мне как-то из Кисловодска отпускным солдатом.

Появляется Котлубай и с ним две наши «зубодралки», наряженные, надушенные, веселые. Ни о какой позиции, конечно, не было и речи. Осведомился только:

– Что у вас слышно? (так обыкновенно спрашивали в Польше), – и затем к столу, на террасу.

И вот, под звуки рыдающей скрипки, в обществе двух миловидных женщин, за великолепно сервированным ужином, в тихую августовскую ночь мы и не заметили, как шло время. И когда мой чудесный грузин, после неоднократного «алаверды» и «мравалджамие», взглянул на часы, была уже полночь. Ни одного выстрела за все это время не раздалось со стороны немцев.

Казалось, что все происходило – и ели, и пили мы – не здесь, у порога смерти, а где-то далеко, в каком-то загородном ресторане, не то в Петербурге на Островах, не то в Одессе, на Большом Фонтане.