На закате империи. Книга воспоминаний

В течение многих месяцев полк занимал позиции на расстоянии не более полукилометра от немецких. Наши проволочные заграждения почти соприкасались. Два-три раза в неделю вызывался духовой оркестр, почти к третьей линии окопов. Здесь с помощью саперной команды строилась специальная ротонда, и солдаты мои слушали музыку у себя в окопах. Но музыку эту великолепно слышали и немцы и тотчас же прекращали всякую стрельбу. Мало того, когда оркестр однажды заиграл: «Poupchen, Du bist mein Augen Stern»[118], из немецких окопов раздались громкие аплодисменты.

Балалаечный оркестр был слабее, он предназначался для солдат, когда полк уходил в резерв.

Зато «оркестр командира полка» мог бы конкурировать со знаменитым квартетом виленской «Георгиевской» гостиницы.

Скрипка, виолончель, флейта, контрабас, он же пианист, были настоящие профессионалы, развлекавшие меня, моих гостей и начальство в лице командира корпуса Артемьева и бригадного генерала Котлубая.

Генерал-лейтенанта Артемьева я знал еще по 14-му корпусу, когда он командовал 2-й стрелковой бригадой.

Не в пример Гаврилову, Артемьев приезжал довольно часто, сразу отправлялся в окопы, проверял службу, знакомился со всеми, делал замечания, ходил открыто, не сгибаясь, не кланяясь пулям.

Его высокий рост немедленно вызывал не только ружейную стрельбу, но и шрапнельный, и гранатный огонь. И он, и я как-то благополучно выходили из этих рискованных прогулок, но в одно из посещений его адъютант был сражен осколком насмерть.

После смотра Артемьев принимал приглашение у меня позавтракать, и спешно вызванный на подводах квартет услаждал нас музыкой веселого жанра.

Должен признаться, что я никогда не любил серьезной музыки, засыпал на операх, в жизни не посетил ни одного симфонического концерта, терпеть не могу современного джаза с его беснующимися неграми, но помню много опереток, очень неравнодушен к русскому хоровому пению и ко всему, что создали a la Belle epoque.

Мои музыканты это скоро поняли и программу выработали соответственно вкусу командира.

Музыканты эти меня, видимо, любили и знали, что командир не пожалеет дать им на закуску селедочку с луком и разбавленного спирта. Спирт полагался у меня только за хорошую разведку или повару за особенно удачное блюдо. Повар этот, Павел, служивший шефом в одном из лучших ресторанов Харькова, был своего рода феномен.

Настоящий артист, он иногда, где-то напившись, портил все так, что нельзя было есть. Тогда я его немедленно ставил на час под ружье. А когда ему в награду за хороший обед отпускалась порция «вина», он неизменно повторял:

– Ваше благородие, дозвольте чистого, – и одним махом опрокидывал в себя стакан 90-градусного спирта, даже не поперхнувшись.

Многие офицеры тоже были не прочь выпить, но это строго преследовалось. К тому же водка в продаже была запрещена, а спирт, находившийся в полковых лазаретах для медицинских целей, был под контролем старшего врача и без разрешения командира никому не выдавался.

Создав вслед за «музыкой» полковую лавочку, где солдаты по дешевым ценам могли купить «мыльце-шильце», табак, чай, сахар и все, что им не доставало, к полагавшемуся довольствию, а офицеры – и всякие деликатесы, я был очень удивлен, когда денщик Молчанов, посланный купить для меня одеколон, вернулся и, смеясь, заявил:

– Ваше благородие, нет дикалону, капитан Купцов все забрали, они его пьють.

Действительно, оказалось, что батальонный командир Купцов, за неимением «простой» под закуску, пил брокаровский одеколон[119].

Пришлось запретить держать в лавке одеколон и духи.

* * *

Как-то весной, зайдя в штаб полка, застаю своего адъютанта и молоденького прапорщика Яхонтова, начальника команды разведчиков, оживленно беседующими с двумя кокетливыми девицами.

Девицы представляются:

– Мы командированы в ваш полк на неделю, чтобы устроить зубоврачебный кабинет. Мы – зубные врачи.

– Очень приятно, – отвечаю, улыбаясь. – Вот у этих двоих как раз очень болят зубы, они только и ждали опытных дантистов.

Кабинет был быстро сооружен в какой-то избе, и у «зубодралок», как их сразу окрестили, не было отбоя от пациентов. Здоровых, кажется, было больше, чем страдавших зубной болью, – появление женщин на фронте всегда было событием.

Из-за одной из этих барышень я удостоился позже очень нелюбезного письма от супруги своего адъютанта. Он не замедлил быстро сойтись с более красивой, потребовал развода и после войны даже женился, уехав в Сербию. Жена Самойловича почему-то сочла меня виновником ее несчастья и изругала в письме последними словами.

* * *

В середине лета 1916 года, когда во главе русских армий стоял государь Николай II с начальником штаба генералом Алексеевым, а великий князь Николай Николаевич был отправлен главнокомандующим на Кавказ, решено было перейти в общее наступление одновременно на Северо-Западном фронте генерала Эверта и на Южном Брусилова.

Эверт долго выбирал, где легче произвести прорыв, и решил это сделать в районе 10-й армии со стороны Молодечно, наступая затем на Сморгонь и далее на Вильно.