На закате империи. Книга воспоминаний

После окончания ростовской гимназии, а затем Горного института его потянуло на военную службу, и начал он ее в лейб-гвардии Конном полку. Но как только началась Японская война, он тотчас оставил этот полк и уехал на Восток, в Сибирскую казачью дивизию. В Маньчжурии он получил несколько боевых наград и, вернувшись, поступил в академию.

Окончив ее, был снова принят в Конный полк, отказавшись от Генерального штаба, считая, что в строю он сделает блестящую карьеру. Одного только не рассчитал молодой ротмистр: служба в этом фешенебельном полку требовала довольно больших средств.

Конногвардейцев можно было видеть на французских спектаклях в Михайловском императорском театре, у Кюба, Донона, «Медведя», у цыган в «Самарканде». Жить конногвардейцу анахоретом было трудно, но судьба и здесь улыбнулась Врангелю, и скоро его материальное положение изменилось к лучшему. Теперь барону было легче водить компанию с богатой молодежью и пить свое любимое шампанское «Piper Heidsick».

Пил он это шампанское с таким увлечением, что скоро его самого в полку прозвали Пипер.

Получив одним из первых в начале войны Георгиевский крест в Восточной Пруссии за конную атаку на немецкую батарею, Врангель быстро пошел в гору, откомандовал полком, затем бригадой забайкальских казаков на Юго-Западном фронте. И вот он уже начальник дивизии, с июня 1917 года, и, наконец, командующий конным корпусом на румынском фронте.

Служить с ним на войне было легко, но не всегда приятно, до того это был беспокойный человек. Он все время хотел что-то делать, не давал никому ни минуты покоя, даже когда неделями стояли в резерве и делать было абсолютно нечего.

Только один раз у нас произошло столкновение, и именно в период отхода из Галиции, когда приехал к нам пехотный прапорщик Гучков, экс-военный министр. Зачем он пожаловал – неизвестно, я думаю, насмотревшись на бесчинства в пехоте, хотел увидеть, как обстоят дела в кавалерии.

В то время Врангель вел скрытно, даже от меня, тайную переписку с неким Завойко в связи с намечаемым в некоторых кругах свержением Временного правительства. Не думаю, что Гучков входил в эти планы, никакой крупной роли он уже не играл.

Недоразумение у нас произошло по поводу размещения на ночлег полков дивизии. Врангель отводил казачьему полку стоянку в одной австрийской деревне. Днем мне пришлось в ней побывать; она обстреливалась дальним артиллерийским огнем, и в ней находился громадный склад бензина.

Я указал Врангелю на всю опасность размещения людей в этой деревне. Он ничего не хотел слушать, упирая на то, что поблизости не было ни одной свободной деревни для постоя.

Я настаивал; присутствовал при этом Гучков. Барон рассердился:

– А я приказываю стать казачьему полку именно там на ночлег.

– Вы, ваше превосходительство, можете отдать таковой приказ, но я его не подпишу.

– Мне все равно, – отвечает Врангель. – Туда мы к вечеру поедем втроем, и я посмотрю, как казаки будут размещены.

И поехали: он, Гучков и я в автомобиле. И не успели пару верст доехать до этого местечка, как раздался оглушительный взрыв и к небу взлетел огромный огненный шар. Мы просто замерли, сразу остановив машину и почувствовав, даже на таком расстоянии, охвативший нас жар.

Ночью, вернувшись к себе, получили донесение, что погиб командир полка и много казаков и лошадей ранено и убито. Чувствуя свою вину, Врангель не вымолвил ни слова. Молчал и Гучков, покинувший нас на следующее утро.

* * *

Между тем падение дисциплины в войсках перед Корниловским выступлением настолько усилилось, что Временное правительство всюду стало рассылать своих комиссаров, опасаясь, что солдаты вообще бросят оружие и разойдутся по домам.

Бессилие Временного правительства привести к порядку революционные войска ясно сознавалось в офицерских кругах. Это было резко и без всяких экивоков высказано Корниловым на Московском съезде[126] и скоро привело к открытому разрыву между военным командованием и Временным правительством премьера Керенского.

Вернувшись из Москвы в Могилев, где находилась Ставка, 24 августа Корнилов послал телеграфный приказ всем армиям российского фронта подчиняться впредь только ему в целях более успешного ведения войны.

Из штабов армий полный текст телеграммы Верховного главнокомандующего тотчас по телеграфу был передан в корпуса и дивизии.

На следующий день из Петрограда в войска поступила вторая телеграмма, на этот раз от Керенского:

«Считаю выступление генерала Корнилова контрреволюционным, предписываю приказаний его не исполнять, отрешаю его от должности и принимаю на себя Верховное командование. Телеграмму Корнилова немедленно изъять из всех частей».

Следствием этого конфликта явилась полная растерянность командного состава. Одни начальники решили идти за Корниловым, другие, боясь за свою карьеру и даже жизнь, от Корнилова отреклись, более осторожные предпочитали выжидать.

Но тут заработали политические комитеты всех сортов, почти везде высказывавшиеся за Керенского.