На закате империи. Книга воспоминаний

– Какой же вы украинец с вашей немецкой фамилией? Вы, вероятно, ни слова не балакаете на нашем языке? Вас будут на границе допрашивать не по-русски, и выйдут неприятности и для вас, и для меня.

– Як же не балакаю, – отвечаю я и, не теряясь, начинаю фантазировать: – Моя фамилия с детства была Мартын Боруля, и в Полтавском корпусе, и в Павловском училище, и только в академии с высочайшего соизволения переменил на фамилию матери.

И чтобы окончательно убедить Кривцова, что я украинец, начал речитативом:

– Мэне уродили, имя мине далы, а як окрестыли, то попы прышлы. О се я Ерема а-а-а…

Консул начал улыбаться, не веря ни одному слову. А я снова:

– И шуме, и гуде, дрибный дождик иде, а кто ж мою Марусеньку тай до дома доведе…

Кривцов и его секретарь не могли удержаться от смеха.

– Ну, дайте генералу посвидчение, – приказал он.

Выдали мне, жене, двум детям и даже няньке.

Вот так, благодаря моему «знанию» украинского языка, я вышел победителем из консульства Украинской Рады.

До сих пор вспоминаю этого благородного человека; ему я обязан, быть может, жизнью.

1 сентября мы сели в украинский специальный поезд, по счету второй, составленный из товарных вагонов, и двинулись в путь, через Смоленск на Оршу, занятую немцами.

Ехали долго, дней десять, останавливаясь часами на каждой станции и подвергаясь обыскам. В один из таких дней у меня нашли золотую бухарскую звезду – Меджидие – и отобрали. Один из пассажиров, капитан артиллерии, страдавший манией преследования, в самой Орше бросился под поезд, не выдержав нравственного напряжения.

Едва только поезд прошел шлагбаум, отделявший большевистскую РСФСР от оккупационной немецкой зоны, по всем вагонам пронеслось дружное «ура!», многие плакали, обнимались, махали платками немецким солдатам в стальных касках, как своим избавителям, и, сойдя на землю, задаривали их папиросами и деньгами.

Через месяц был пущен еще поезд, третий и последний. Но до Орши он дошел полупустой. Дорогой чекисты высадили часть пассажиров и арестовали; всех обобрали до нитки; многие во время остановок на станциях бежали. Среди бежавших был мой приятель и сослуживец по Вильно генерал Кондратьев. Позже он добрался до Добровольческой армии.

Не повезло и консулу Кривцову. Этот доброжелательный человек был уличен большевиками и тотчас же после ликвидации самостийной Украины расстрелян в Москве.

В Москве, до отъезда в Крым

За время моего десятимесячного пребывания в Москве при большевиках два события невольно встают в памяти.

В самом начале прихода к власти новое правительство прежде всего озаботилось прикарманить все деньги, где бы и у кого они ни находились.

Закрыли все банки, опечатали сейфы. Успев, неизвестно по какому предчувствию, взять из Московского банка братьев Рябушинских накануне его закрытия ценное кольцо моей жены, на следующий день я отправился в Государственный ломбард, где хранилась моя турецкая сабля. Совершенно не подумав (это было в ноябре 1917 года), надел свое генеральское пальто с красной подкладкой и погонами, пришел в ломбард, взял свое оружие, надел на себя и не спеша вышел на прогулку.

По дороге натыкаюсь на старого знакомого Менжинского, бледного, расстроенного, в помятой офицерской фуражке.

Ковенский артиллерийский капитан Менжинский, однофамилец, но не родственник знаменитого чекиста-морфиниста, был известен в мирное время как азартный игрок в карты, соривший деньгами при выигрыше, великолепно одевавшийся, не носивший никогда более недели одной и той же фуражки, – это была его слабость, державший собственный выезд…

А теперь смотрит он на меня, здоровается и шепчет:

– Вы с ума сошли! Видите, как меня отрапортовали… А вы даже не сняли погон, нацепили шашку, да еще красные отвороты на пальто.

– Не подумал, черт возьми. А что с вами произошло?

– Увидел меня на Сретенском бульваре пьяный матрос, остановил, стал ругать, собрались любопытные… «Ты, – говорит, – …твою мать, все еще с кокардой шляешься? Так я ее вобью в твою офицерскую башку!» Не помню, как я от него спасся.

Другой эпизод произошел на моей московской квартире весной 1918 года. Вечером собрались у меня четыре офицера Генерального штаба для обсуждения политического положения в связи с намечавшимся выступлением савинковской организации. Были генерал Довгир и полковники Лукьянов, Достовалов и Калинин.

Вдруг раздался звонок у парадной двери. Все почувствовали себя нехорошо. Звонок повторился. Я увел всех четверых в свою спальню и попросил мать пойти открыть дверь.

Вместо этого она, дрожа от страха и сделав несколько шагов, вдруг села на пол. Пошла моя жена. Открывает и видит перед собой какого-то незнакомца, увешанного патронами и с револьвером за поясом.

– Что вам угодно? – спрашивает жена.

– Я хочу видеть товарища генерала.

– По какому вопросу?

– Я от товарища Троцкого.

– Пройдите в гостиную, – приглашает жена.

Увидев меня, он протягивает руку и сразу начинает: