На закате империи. Книга воспоминаний

Зыков пробыл в дивизии недолго. В конце ноября он как-то по привычке запел «Боже, царя храни», об этом узнали солдаты и немедленно приговорили его к повешению. И только случайно ему удалось бежать, бросив дивизию, которой он так стремился командовать.

Москва. Большевики

Вот я и в Москве, без службы, без жалованья, выброшенный революционной волной на произвол судьбы, с женой, матерью и двумя маленькими детьми. Живи как хочешь, устраивайся как хочешь.

Продолжать военную службу можно было только в создаваемой Троцким Красной армии или в штабе Муралова, командующего Московским военным округом. Прежде Муралов, простой солдат, был шофером у генерала Мрозовского, занимавшего этот высокий пост. А теперь бывший шофер мог бы сам предложить Мрозовскому сесть за руль его автомобиля.

Многие офицеры пошли служить, чтобы не умереть с голоду. Другие бежали на юг, где создавалась на Дону Добровольческая армия. Часть поступила в тайные организации, скоро ликвидированные большевиками. Многие оказались арестованными, особенно после покушения на Ленина, и были расстреляны.

Москва в ту зиму представляла страшную картину. Все хуже и хуже обстояло дело с продовольствием, особенно с хлебом, развилось мешочничество. Люди в мороз, на крышах вагонов ездили на Волгу, откуда привозили муку. По дороге многие замерзали, а по приезде рисковали, что милиционеры у них все отберут на улице.

Десятки тысяч солдат, дезертировавших с фронта, разнузданных, оборванных, голодных, наполнили Москву, грабили, ночами нападали. С прохожих снимали шубы, часы, обирали до нитки, те тщетно кричали: «Караул, грабят!», никто не пытался заступиться, милиция была бессильна.

В нашем районе, на Патриарших прудах, жители целого квартала объединились и в складчину наняли караульщиков за небольшую плату, в большинстве офицеров, которые всю ночь несли сторожевую службу.

С декабря начались повальные обыски и аресты. Искали оружие по квартирам, отбирали револьверы и ружья, до охотничьих включительно. Как-то во время моего отсутствия моя мать, испугавшись, отдала им мой парабеллум и даже мою великолепную саблю в золоченых ножнах, подарок Энвер-паши в Адрианополе во время второй Балканской войны.

Моя жена, не смущаясь, отправилась на следующий же день к Муралову, принявшему ее очень любезно, и попросила вернуть револьвер, говоря, что он необходим ее мужу для несения охраны ночью.

– А на какой платформе стоит ваш муж? – полюбопытствовал командующий округом, бывший шофер.

– Ни на какой, – ответила жена. – Он военный и понятия не имеет о платформах.

Муралов, cavalie galant[127], не посмел отказать даме, позвонил и приказал адъютанту отыскать мой парабеллум и немедленно выдать.

В период генеральной чистки сподвижников Ленина, матерых большевиков: Каменева, Зиновьева, Пятакова и других – чекист Ягода при содействии почтенного Андрея Януарьевича Вышинского прихватил заодно и Муралова и тоже расстрелял.

До покушения на Ленина аресты проводились по спискам, куда прежде всего вошли чины полиции и жандармерии. Они сразу начали скрываться, но их все же вылавливали и расстреливали.

Один мой знакомый полковник, железнодорожный жандарм, не чувствуя за собой никакой вины, продолжал оставаться на своей квартире. К нему пришли, арестовали и приговорили к расстрелу.

У следователя он спросил:

– За что вы хотите меня казнить? Я никогда никому не сделал ни малейшего зла.

– Вы были верным слугой царского режима, этого достаточно, – последовал ответ.

После ликвидации тайной организации Савинкова, и особенно после покушения на Ленина, аресты и расстрелы в Москве производились более научным способом.

Был издан приказ: всем офицерам без исключения явиться в свои комиссариаты для регистрации.

Я долго колебался – идти или нет. Никто тогда не думал, чем это закончится, но я все же не пошел, и хорошо сделал.

Из 12 тысяч офицеров, находившихся в то время в Москве, явилось около 9 тысяч. Все они были немедленно отведены в тюрьмы и большинство расстреляны. Расстреливали в Петровском парке, куда ночью их отвозили на грузовиках, или в подвалах Лубянки.

Через два дня мой приятель, капитан конной артиллерии Шафонский, поступивший в штаб округа, предупредил меня, что видел список офицеров, где стояла и моя фамилия, и посоветовал скрыться.

В течение двух-трех недель я не ночевал дома, уходил к кому-либо из знакомых, пускавших к себе без всякого энтузиазма.

Не думаю, что это был проскрипционный список, так как на квартиру к нам никто не явился. Тем не менее чувствовалось, что в Москве лучше не сидеть. Уйти одному было не трудно: многие бежали в Крым, на Дон или на Кавказ. Не желая расставаться с семьей, я сделал попытку сойти за украинца и уехать легально в Киев, где правил гетман Павло Скоропадский, поддерживаемый немецкими штыками.

В Москве – это было летом 1918 года – самостийная Украина открыла свое консульство для выдачи паспортов – посвидчений – уроженцам этого края.

Консул Кривцов, которому я довольно смело отрекомендовался как украинец, не без иронии заметил: