На заработках

— Я, Акулинушка, тульская, но двочкой маленькой оттуда изъ деревни привезена и съ тхъ поръ тамъ уже не бывала. Теперь я въ мщанки приписана… Шлиссельбургская мщанка я. Жила и въ Москв, жила и въ Нижнемъ на ярмарк, ну, а теперь годовъ вотъ ужъ шесть въ Петербург живу.

— Больше по прислугамъ жила? интересовалась Акулина.

— Жила и по прислугамъ. Всяко жила. А привезена-то я была изъ деревни въ Москву въ ученье въ цвточницы. Я, Акулинушка, когда-то хорошо жила. У меня не только конфекты или тамъ сладости разныя со стола не сходили, а я пивомъ и виномъ обливаться могла, да и виномъ-то дорогимъ, хорошимъ.

— Тсъ… скажи на милость… Замужняя, что-ли?

— Нтъ, я двушка. Купецъ тутъ одинъ былъ, который мн большія благодянія длалъ. И очень меня любилъ этотъ самый купецъ, даже можно сказать обожалъ, но вдругъ всхъ своихъ капиталовъ лишился, запилъ и померъ. Одно только, что онъ-женатый былъ. Ну, да что объ этомъ говорить! А жила хорошо за нимъ, такъ хорошо, что даже въ каретахъ подъ часъ здила. Я не только кому-нибудь дв копйки въ долгъ давала, а можетъ быть по двадцати рублей давала, да и назадъ забывала требовать, а вотъ теперь пришлось горе горевать. О-о-охъ!

Лукерья начала звать въ слухъ и умолкла. Умолкла и Акулина.

— Ариша! Ты спишь уже? спросила она Арину.

Отвта не послдовало.

— Умаялась у меня двушка-то на поломойничаньи сегодня. Ужъ спитъ, сказала Акулина Лукерь и сама громко звнула.

Лукерья тоже ничего не отвтила. Она уже засыпала, посвистывая носомъ. Акулина повернулась на бокъ, поджала подъ себя ноги и сама начала засыпать.

Когда Акулина на утро проснулась, солнце уже бросало свои косые лучи въ окно ночлежной комнаты. За стной громко разговаривали мужскіе голоса и кто-то громыхалъ сапогами. Нсколько женщинъ было уже также проснувшись. Он сидли на нарахъ и почесывались, позвывая.

— Пятый часъ… говорила одна изъ женщинъ. — Пора вставать, да будить своихъ.

Лукерья и Арина еще спали. Акулина полежала еще немного, потянулась и принялась ихъ расталкивать. Он поднялись, сли на нары и принялись обуваться.

— Хорошо, что разбудила пораньше, Акулинушка. Надо вставать да идти на тряпичный дворъ, ужъ ежели мы насчетъ этого двора поршили сказала Лукерья. — Дорога отсюда не близкая, а онъ, тряпичникъ-то этотъ самый, не любитъ, кто поздно приходитъ и даже иногда за полдня за работу считаетъ, которыя ежели опаздываютъ, а то такъ пятачекъ не додаетъ. Хозяинъ очень вороватый. Вставайте, товарки, вставайте! Пора, кто хочетъ на тряпичный дворъ идти! кричала она деревенскимъ женщинамъ.

Черезъ четверть часа вс ночлежницы были уже на ногахъ. Акулина вытаскивала уже изъ ящика изъ-подъ изголовья свою котомку.

— Погоди котомку-то брать! Еще вдь чаемъ будутъ поить за пятакъ-то, остановила ее Лукерья.

— Чаемъ? Ахъ, милая! Да какъ здсь хорошо-то, Съ вечера щи, каждому свое отдльное мсто, чтобы спать; да еще по утру чаемъ поятъ. Вдь эта просто рай красный! Арина, слышишь? Еще чаемъ поить насъ будутъ.

— Ну, что-жъ, попьемъ, отвчала та.

— Пойдемте, товарки, чай пить, пойдемте. — приглашала Лукерья другихъ деревенскихъ женщинъ.

— А коли чай пить, то надо, стало быть, и помолиться предъ вкушаніемъ, — сказала Акулина, осмотрла углы комнаты, нашла образъ и стала креститься.

Крестилась и Арина. Другія деревенскія женщины, глядя на нихъ, тоже крестились. Троекратно наскоро перекрестилась и Лукерья.

Черезъ пять минутъ вс ночлежницы пили чай въ кухн изъ глиняныхъ кружекъ. На этотъ разъ въ кухн вмст съ женщинами были и мужчины.

Чай пили также кто сидя, а кто стоя, такъ какъ про всхъ мста для сиднья не было. Акулина опять начала умиляться на порядки ночлежнаго дома.

— Ахъ, милыя, какъ здсь чудесно-то! Да кабы всегда такъ жить, такъ и умирать не надо! — говорила она. — Главное, что каждому своя коечка на ночлегъ. А мы вонъ на огород работали день, такъ ночевка-то на полу въ повалку, да полъ-то сырой, холодный. Вчера тоже спали на полу у хозяйки, такъ мужики чуть насъ не задавили, по намъ ногами ступавши. Ариш на руку наступили, такъ у ней весь день вчера рука ныла. Хорошо, очень чудесно здсь.

— Ну, а ужъ у тряпичника работать будемъ, такъ такого ночлега не будетъ, сказала Лукерья и опять заторопила товарокъ. — Сбирайтесь, бабы, сбирайтесь скорй на тряпичный-то дворъ. Нельзя прохлаждаться.

Демянскія женщины, а также Акулина и Арина потянулись въ ночлежную надвать на себя котомки. Спустя нсколько минутъ, он гурьбой выходили на улицу.

— Подай Боже, чтобы всхъ насъ взяли тамъ на работу. А то какъ будетъ обидно, ежели ни съ чмъ-то съ этого тряпичнаго двора уйти придется, говорила какая-то баба.

— Будетъ работа, будетъ. Тамъ только дешево ужъ очень платятъ, а работа всегда про всхъ найдется, утшала ее Лукерья.

XXVII