На заре

— А! — махнул рукой Бородуля. — Откуда он взялся на нашу голову, подлюка!

Оксана остановилась у комода, уставленного открытками и фотографическими карточками, приникла головой к острому углу.

— Что с тобой, доченька?

— Да… нехорошо все, — ответила Оксана, садясь.

— Ничего, не плачь, — успокаивала ее мать. — Убивать его никто не будет.

Оксана раздраженно бросила:

— Так, вроде дурочки!.. Уговорили выйти, а теперь позор переноси. Не знала я, что папаня с такой думкой отдавали. Послушалась их.

Мать с опаской оглянулась, толкнула дочку в плечо;

— Да ты что мелешь? Пришьет же он тебе язык!

Бородуля продолжал есть, звучно чавкая.

— Так, говорите, не приходили за мной ревкомовцы? — переспросил он и отодвинул от себя тарелку.

— Не было. К нам и Молчуну не приходили.

— Как же так? — не понимал Бородуля. — Загадка какая-то. Не знали, что ли?

Влас Пантелеймонович развел руками.

— Чума их знает.

— Ну, мы допросим Корягина.

— А кого ж вы метите в атаманы? — поинтересовался старик.

— Не знаю. Может, придется еще удирать.

— Удирать?

— Ничего удивительного нет. На то война.

Акилина Даниловна вынула из сундука темно-синюю черкеску с серебряными погонами, подала мужу.

— Эк, черт возьми! — возрадовался Бородуля. — Ты уже все приготовила.

— Как же, ждала тебя, — улыбнулась жена.

Бородуля оделся, прицепил к казачьему поясу шашку и браунинг. Потом повернулся перед зеркалом, внимательно оглядел себя, поправил блестящие погоны.

— Вот у меня снова погончики! — воскликнул он самодовольным голосом. — Снова Бородуля у власти!

* * *

На церковную площадь с рассветом мятежники начали сгонять жен красноармейцев, активистов ревкома, матерей и сестер коммунистов и комсомольцев.

По приказу Гусочки стали ломать изгородь у братской могилы. Когда повалили обелиск, Гусочка выстроил женщин у могилы, указал рукой на холм:

— Ету землю разнесите подолами и фартуками по площади! Сделайте тут ровное место. Да сыпьте не кучками, а ровным слоем. Ну, живо! Чего стоите?

Но никто не шевельнулся. Гусочка в бешенстве ударил старуху плетью. Та отшатнулась.

— Изверг! — вырвалось у нее из груди. — Я не приму на свою душу греха. У меня тут сын и невестка.

— Так ты ишо бунтовать будешь? — взвизгнул Гусочка.

Раздался сухой револьверный выстрел. Старуха схватилась за грудь и грохнулась навзничь. Женщины, охваченные страхом, заторопились к могиле, стали нагребать в подолы землю.

Вокруг площади стояла вооруженная охрана. Гусочка, засучив рукава черной черкески и сбив набекрень урядницкую высокую шапку, похаживал между станичницами, кричал на них, придирался особенно к тем, кто сыпал землю неровным слоем. Подойдя к одной из них, он ударил ее кулаком, сшиб с ног и начал бить носками сапог. Потом перевел дух, процедил сквозь зубы:

— Иди, гыдость городовицкая, да сыпь ровнее!

Ава в нарядном белоснежном платье и широкополой шляпе прогуливалась с офицером по площади. Казалось, она совсем не замечала перед собой женщин, носивших в подолах землю, о чем-то говорила со своим военным кавалером, смеялась. Иногда останавливалась и, указывая на кого-либо, говорила:

— У этой, Федя, муж большевик. Ты бы приказал ей побольше нагребать в свой подол земли.

— Ими распоряжается урядник, — кивнул офицер на Гусочку, — а в моем подчинении только охранники.

На площадь прискакал Бородуля. К нему поспешил Гусочка, отдал честь и доложил, что застрелил старуху за сопротивление.

— Пусть лежит для острастки, — приказал Бородуля и тут же спросил: — Долго будешь возиться?

— Думаю до приезда гостей управиться.

— Поторапливай, поторапливай, Иван Герасимович.

— А как же быть с трупами, что в могиле, Игнат Власьевич? — забеспокоился Гусочка.

— Сперва нужно могилу убрать! — бросил Бородуля и, толкнув коня, помчался в управление.

VII

В кабинете бывшего председателя ревкома собрались на совет. Стоял легкий шум. Все искоса поглядывали на Лаврентия Левицкого, и он в общем разговоре улавливал слова, осуждавшие его, в третий раз сворачивал цигарку: руки у него дрожали, и табак высыпался из бумаги. Так и не закурив, он с досадой поднял полу черкески, сунул кисет в карман штанов, заправленных в голенища сапог, высморкался в утирку и обеспокоенно повел глазами по сидящим.

Явился Бородуля, и сразу наступила тишина. Проходя к столу, есаул сверкнул строгими глазами по сторонам, сел. Наклонясь к попу и указав на Лаврентия, шепнул:

— Что это?

— Хочет хлопотать о Викторе, — закрывая рот ладонью, тихо ответил Валерьян.

Бородуля иронически улыбнулся и, поведя рукой по усам, обратился к свату:

— А ты чего без погонов, Лавруха? Да и крестов не вижу на твоей груди.

Лаврентий взглянул на него и сбивчиво ответил:

— Погоны? Мои?.. Поиспрели в тайнике, Игнат Власьевич. Моль съела.

— Но ты ж георгиевский кавалер! Без погонов не положено.

На пороге показался Андрей Матяш, вытер рукавом гимнастерки пот с лица и, остановясь перед Бородулей, доложил:

— Господин есаул! В эту ночь отряд в Драном полностью разбит Юдиным. Все люди погибли. Полковник Набабов бежал в монастырь.

— С Набабовым это может случиться, — проговорил Бородуля после долгого молчания.

Собравшиеся зашумели: