На заре

Тоненькая книжка в мягком красном переплете сразу же завладела вниманием Виктора. Он читал, перелистывал ее, подолгу сидел с задумчивыми глазами, затем снова склонялся над отдельными страницами… Мать украдкой поглядывала на него в чуть приоткрытую дверь, и ей казалось, что лицо сына как-то изменилось в эти минуты. Она еще никогда не видела, чтобы он читал так увлеченно. И у нее невольно возникло желание узнать, что же это за книга, над которой так можно убиваться, мучить себя. Наконец, не устояв против соблазна, она подошла к сыну, положила руку на его плечо и ласково спросила:

— Что читаешь, сынок?

Виктор поднял на нее усталые глаза, сказал:

— Ленина, маманя.

— Ленина? — с испугом переспросила она. — Про что же в ней?

— Про бедняков, про жизнь бедняцкую.

— А-а, — протянула мать, потом вошла в великую хату взволнованно шепнула мужу: —Ты не спишь, Лавро?

— Нет, — выпростав руки из-под головы и повернувшись на бок, отозвался Лаврентий в темноте. — А что?

Мать наклонилась над его ухом.

— Витя Ленина читает.

В дверь заглянул Наумыч, обратился к снохе:

— Параско, ты не брала… — потом он сплюнул с досады, махнул рукой: — Они ось лежат на окне, и кисет, и люлька[47]. А я думал…

Лаврентий приподнялся на локоть, переспросил:

— Какого Ленина?

— Да ты что? Не знаешь Ленина? — шепнула Прасковья, направляясь в кухню.

— Погодь, куда ты? — остановил ее Лаврентий. — Это тот, что дал всем буржуям по морде?

— А то какой же! — сказала Прасковья, заглянула в дверь и, увидев, что свекор набивает люльку табаком, вернулась и снова припала к мужу: — Книгу его где-то достал.

— А… так, так, — проговорил Лаврентий. — Значит, и к нам пожаловал этот человек. Не ждали.

— Про бедный народ пишет, — пояснила Прасковья.

Лаврентий сбросил с себя одеяло, хотел было пойти к сыну, но Прасковья удержала его.

— Чего всполошился? — шепнула она. — Завтра все узнаем.

Лаврентий почесал затылок и снова зарылся под одеяло… Мысли его теперь пошли в другом направлении.

«Ленина читает, — пронеслось у него в голове. — И где же он взял его? С кем-то, стало быть, знается». Он снова заложил руки под подушку и начал глядеть в темноту на потолок.

Прасковья, сняла с себя верхнее и легла рядом с мужем.

— Такого с ним еще не было, — сказала она.

— Чего там, — отозвался Лаврентий. — Книгами он давно занимается, набивает себе голову.

— Про что же там еще, в книге той? — Прасковья повернулась к нему лицом. — Интересно бы послухать.

— Как? — Лаврентий остановил на ней вопросительный взгляд. — Говоришь, послухать бы?

— Да, про бедняков.

— Стало быть, и тебе этот человек влез в душу, замурдовал голову?

— Все про него говорят, — вздохнула Прасковья.

— Ну, спи, спи, Паша, — толкнул ее в бок Лаврентий. — Квит[48] речам всяким.

Наступила тишина.

Наумыч сложил в угол починенные хомуты и постромки и тут же улегся на своей кровати, пыхая люлькой и покашливая. Из спальни Виктора полосой в дверь на земляной пол кухни падал свет от лампы. Лаврентий невольно глядел на него и, смыкая отяжелевшие веки, постепенно засыпал…

* * *

Утром, когда он проснулся, около него жены уже не было. Она выгоняла коров в стадо. На толоке с нею повстречалась Молчуниха — супруга Федота Давидовича, — сказала:

— Ну что, Мироновна, теперь ты небось Лавруху приборкаешь[49] как следовает: больше не пустишь блукать[50] по белу свету.

— А он нигде и не блукал, Меланья Аристарховна, — ответила Мироновна несколько натянуто. — Почему вы такого дурного мнения о нем?

— Да я рази что? — Меланья Аристарховна смущенно пожала плечами. — Так просто… Он же то у белых, то у красных скитался как неприкаянный.

Мироновна ничего ей не сказала, вернулась домой.

Наумыч уже чистил конюшню, порался[51] около лошадей. Люлька дымилась у него в зубах. Мироновна подошла к перевернутой бочке у сенец, взяла подойник с парным молоком, направилась в хату.

Лаврентий еще лежал на кровати, но глаза его были открыты, неподвижно глядели на потолок. Виктор читал почти до трех часов ночи и теперь, свернувшись калачиком, спал крепким сном. Мироновна заглянула к нему, принялась цедить молоко… Кошка Дымка, мурлыча, терлась около ее ног. Мироновна налила в черепушку молока, поставила на пол. Дымка с жадностью принялась лакать.

Лаврентий показался в дверях и, застегивая медные пуговицы на гимнастерке, бросил косой взгляд на сына. Виктор лежал уже лицом вверх и снова держал перед глазами книгу в красном переплете… Лаврентий подошел к нему.

— Что это ты спозаранку за книгу взялся?

Виктор сел на кровати, потянулся, ответил:

— Это Ленин, батя. Вам бы надо почитать.

— Не люблю я этим делом заниматься, — сказал Лаврентий.

— Вот и зря! — бросил укоризненно Виктор.

— А что там? — полюбопытствовал Лаврентий.

На пороге остановилась и Мироновна, вытирая фартуком мокрые руки и с любопытством поглядывая на сына. Виктор, не поднимаясь с кровати, начал читать вслух: