На заре

— С богом, матушка, только с богом! — перекрестился Пила.

— Кланяется тебе мать игуменья и велела про отряд напомнить, — сказала та же монахиня.

— Знаю, — сказал Пила. — Бородуля меня предупредил.

— Что же передать матушке игуменье?

— Сынов обязательно пошлю… А ежели дело обернется успешно, то и сам сидеть дома не буду.

— Наши-то пойдут, а другие как? — обеспокоенно вмешалась в разговор хозяйка.

— Пойдут и другие, — убежденно пробасила рябая монахиня. — Все, у кого мы побывали, откликнулись на божий зов.

— Ну что ж, за мной дело не станет, — решительно заявил Пила. — Завтра же пошлю в монастырь сынов с оружием.

— Мы уже договорились с Данилкой Конотоповым, — отозвался из кухни старший сын и прислонился к косяку двери.

Пухлощекая монахиня перекрестила его, сказала:

— Сразу видно, что в тебе горит казачья кровь. Да благословит тебя всевышний, раб божий.

— Аминь, — пропела басом рябая монахиня, поднимаясь со стула. — Пойдемте, сестрицы.

Пила приказал сыновьям положить на подводу два мешка пшеницы.

* * *

Обширный угловой двор Пятницы обнесен высоким сплошным дощатым забором, застроен амбарами, сараями, клунями[53]. Фруктовый сад прилегает к берегу Кубани.

Леонид Градов, Клава Белозерова и Демка Вьюн остановились у запертой калитки, постучали в нее. Во дворе разноголосо залаяли собаки. Клава заглянула в Щель забора, увидела бегущего к калитке белоголового мальчугана лет десяти, одетого в белую рубашку, черные штаны и хромовые сапоги.

Лязгнула щеколда, и калитка со скрипом отворилась. Отогнав собак, на улицу вышел малец, надул губы:

— Ну, чего вам?

— Батько дома?

— Дома. А зачем вам?

— Борода скоро вырастет, если все будешь знать, — Леонид смерил его взглядом. — Зови отца.

Малец хлопнул калиткой и убежал. Собаки снова залаяли, но уже не так озлобленно и наконец совсем утихли.

— Ишь, хлопец-то, — заметил Леонид, — с пупка уже знает, что к чему.

Вскоре к ним вышел Пятница — здоровенный мужчина с рябым, точно вспаханным, лицом и большим животом. Он снял шапку и, вытирая платком потную лысину, спросил:

— Чего вам надо, ребята?

Леонид объяснил, зачем пришли. Пятница пожевал толстыми губами, с деланным хладнокровием произнес:

— Так… Значит, вас Корягин послал?

— Да, мы от председателя, — подтвердила Клава.

Пятница немного подумал и вдруг заявил:

— Что ж, берите, если для такого дела. Сколько звеньев нужно на ограду?

— Не знаю, — Леонид пожал плечами и удивленно переглянулся со своими товарищами.

— Какой величины звено, — шмыгнув носом, сказал Вьюн. — Надо поглядеть.

— Хорошо, — кивнул Пятница. — Пойдемте со мной.

Вошли во двор. Собаки опять залаяли, но хозяин погрозил им, и они, поджав хвосты, забились под амбары, угомонились.

— Так вам и подводы нужны? — буркнул Пятница.

— Ежли дадите, не откажемся, — сказал Вьюн, еще больше поражаясь столь неожиданной сговорчивостью богатея.

— Ач[54], какой ты ласый[55]! — Пятница бросил на него косой взгляд и махнул рукой: — Ладно, что с вами поделаешь.

Пройдя к сложенным в штабеля звеньям ограды, Вьюн воскликнул от радости:

— Вот это здорово! Ограда теперь будет у нас на славу!

— Таких решеток надо штук двадцать, — прикинув в уме размеры ограды, проговорил Леонид.

— Ну что ж, — пробормотал Пятница, — берите да знайте мою доброту. А то так… Налетели эту ночь из ревкома и давай шуметь, что я хлеб на ссыпку не везу. В станице ж почти еще никто не вывозил, а мне попало первому.

— Председатель квартального комитета был у вас? — Леонид заглянул ему в глаза.

— Без Норкина нигде вода не освятится, — глухо прохрипел Пятница и, окликнув батрака, велел ему заложить лошадей в две брички и подогнать к звеньям.

Через несколько минут тяжело груженные подводы выехали со двора и двинулись к площади.

Пятница проводил их хмурыми глазами и, когда они скрылись за углом, плюнул, чертыхнулся и принялся закрывать ворота.

В это время у его двора остановилась подвода с мешками, сопровождаемая тремя монахинями.

— Здравствуй, Тихон Силыч, — пропищала низенькая полнотелая монахиня. — Пожертвуй хлеба насущного на монастырь.

— Да не оскудеет рука дающего! — сипло добавила пухлощекая монахиня.

Из-за угла неожиданно вынырнул Норкин. Увидев монахинь, подошел к ним.

— Подаяния собираете? — строго спросил он. — А разрешение от ревкома на это имеете?

Монахини смутились. Пухлощекая замигала глазами, ответила:

— Для подаяния, раб божий, никакого разрешения не требуется. Так ведется исстари.

— Я тебе не раб божий! — оборвал ее Норкин. — Без ведома ревкома нечего хлеб тут собирать. Следуйте за мной!

Норкин привел задержанных в ревком.

В кабинете за столом сидели Корягин и Ропот.

— Вот — не сеют, не жнут, а хлеб двумя руками гребут, — указал Норкин на монахинь, остановившихся у порога. — В моем квартале мешками подаяния собирают!

Корягин вышел из-за стола и, остановившись перед задержанными, сказал:

— Последний раз предупреждаю. Хватит заниматься незаконными поборами. Мешки с зерном сейчас же сгрузите у нас во дворе и немедля убирайтесь восвояси. Ясно?

— Да как же нам жить без подаяний? — пробасила рябая монахиня.