На заре

Вечернее заседание 11 августа.

— Подсудимый Козликин, что вы можете сказать по предъявленному вам обвинению? — задал вопрос Дроздов.

Со скамьи поднимается высокий, костистый человек, напускает на себя елейно-лакейский вид. Он говорит, как жилось за границей «генеральской братии».

— Они, — почтительно отзывается Козликин об Улагае, — не нуждались, чтобы их поддерживали иностранцы.

Своих же «лихих рубак» Улагай заставлял рубить турецкий лес.

— Платил он вам? — спрашивает народный заседатель Беляев.

— Какой там платил! — восклицает Козликин и с грустной миной добавляет: — Кормил только.

— Эксплуатировал, значит, своих офицеров, — слышится в зале.

О целях и задачах своих «хозяев» Козликин, как он утверждает, ничего не знал. Свою позицию на Кубани объясняет так:

— Разузнать хотели, как живут… и возвратиться домой.

Дроздов напоминает, что многие врангелевские офицеры по призыву Советской власти вернулись домой и живут теперь мирно, занимаются честным трудом.

— Почему вы так не сделали? — спросил он.

— Боялся расстрела, — угрюмо ответил Козликин.

Неожиданно он заявляет, что воззвание писали не офицеры, а поп Забелин.

— Ого, — раздаются возгласы среди публики. — Хороши пастыри!

Все старается доказать Козликин, что «ничегошеньки не делал», а обманывал Улагая, обманывал Ковалева, лгал в дневнике.

Он, впрочем, сознается, что участвовал в трех грабительских налетах. Но как участвовал: «по-козликински». Винтовочный обрез взял без мушки и, придав себе бандитско-храбрый вид, надул простодушных бандитов и ехал… Он снова взмахнул рукой и с досадой воскликнул:

— Эх, какой там ехал, плелся позади!

— Тварь трусливая! — презрительно бросил Рябоконь. — Лижет пятки красным, думает, помилуют.

— Каждому жить хочется, — вздохнула Зеленская.

Семенова молча взглянула на Рябоконя.

— Ты читай, читай! — кивнул он.

Семенова снова склонилась над газетой.

Утреннее заседание 13 августа.

Показания дает подсудимый Лаштбега. В Константинополь он был вызван из Сербии полковником Думским, который предложил ему работу на лесной даче «Мандре», а затем посоветовал принять участие в поездке на Кубань в числе восемнадцати «аргонавтов», пообещав дать 20 рублей командировочных и обмундирование. Эти условия не устроили Лаштбегу.

— Двадцать рублей! Это же насмешка, — заявил он Думскому.

Произошел торг, и Лаштбега с полковником Черемневым и фельдшером Комовым не вошли в группу. Тогда Лаштбега поступил к англичанам мыть полы на пароходе, но те скоро его выгнали, наверно убедившись, что белогвардейские офицеры и в поломойки не годятся.

— Брехня! — Рябоконь резко взмахнул рукой.

— Нашего брата там сейчас — хоть греблю гати! — дернул плечом Дудник.

Рябоконь недовольно поморщился, но промолчал.

Семенова продолжала: