На заре

В первых числах апреля на Лебедях фронтовиками и демобилизованными красноармейцами на общем собрании хуторян был поднят вопрос о землеустройстве, и по их настоятельному требованию, несмотря на сопротивление местного кулачества, была избрана землеустроительная комиссия.

С приближением осени комиссия приступила наконец к переделу земли, намереваясь лучшие пахотные и сенокосные угодья отдать беднякам и демобилизованным красноармейцам. Рябоконь, получив об этом известие от своих пособников, решил действовать.

Как-то вечером, еще до захода солнца, в хутор въехала пароконная линейка. На ней сидел бедняк-фронтовик Киселев с каким-то нехуторским мужчиной. Здесь же, на улице, он встретил Погорелова, председателя землеустроительной комиссии, демобилизованного красноармейца и бывшего председателя исполкома хутора Лебеди. Киселев остановил лошадей и, указав на приезжего, сказал:

— Василий Кириллович, вот товарищ Иванов из Славянской, наш землемер. Ты возьми его к себе на постой, а то у меня хата тесная, детишки.

Погорелов, добродушный молодой казак в белой курпейчатой высокой папахе, улыбнулся землемеру, протянул ему жилистую руку:

— Будем знакомы.

Иванов поздоровался с ним, спрыгнул с линейки. Киселев повернул коней назад, поехал в сельский Совет. К Погорелову и Иванову подошли демобилизованные красноармейцы Зайцев и Бирюк, члены землеустроительной комиссии, пожали руку землемеру и вместе с ними направились по улице ко двору Погорелова.

Хозяин пригласил гостей в дом.

Вскоре солнце скрылось в серебристых волнах плавневых камышей, начало смеркаться. Жена Погорелова развела у крылечка самовар, стала готовить ужин.

В Лебеди приехал Черненко, председатель Совета хутора Могукорово-Гречаного[933], коммунист, и вместе с Киселевым пришел к Погорелову за землемером, но так как время было уже позднее, то ему посоветовали заночевать в Лебедях.

Зашел к Погорелову и Моренко, член землеустроительной комиссии, мужчина лет сорока двух, со впалыми щеками и заостренным носом. Он приподнял солдатскую фуражку с лакированным козырьком, на околышке которой все еще виднелось место, где когда-то была приколота кокарда, слегка поклонился товарищам.

Хозяйка с дочерью накрывали на стол.

Тем временем Погорелов взял трехрядку, вскинул ремень на плечо, присел на сундучок и, положив голову на гармонь, пробежал не совсем послушными пальцами по клавишам, затем бережно поставил гармонь на сундучок.

— Да ты сыграй что-нибудь… — попросил землемер.

— Не играется… — вздохнул Погорелов. — На душе что-то муторно.

— Отчего бы это?

— Кто его знает. А вот тревожно, и все. Вроде беду какую сердце чует…

Хозяйка внесла в комнату горячий самовар, поставила на стол. Погорелов натужно улыбнулся:

— Попьем чайку, разгоним тревогу и тоску.

В этот момент во дворе громко залаяли собаки. Погорелов послал дочку узнать, кто там. Девочка вышла, и тотчас в комнату ворвались бандиты. Раздалась команда:

— Ни с места!

Ковалев обратился к хозяину дома:

— Что это за люди?

Черненко, опередив Погорелова, поспешно ответил:

— Это землемер и его рабочие.

— Руки вверх! — выкрикнул Ковалев. — Вылазь из-за стола и ложись.

Все сидевшие повиновались приказанию. Черненко незаметно спрятал под сундук наган, печать сельского Совета, воинский и партийный билеты. Бандиты начали вязать руки лежавшим на полу. Ковалев стоял у порога с наганом в руке.

Вошел Рябоконь, злобно бросил лежащим:

— Ага, вот когда вы мне попались! Сейчас мы покажем вам Советы и как казацкие земли делить!

По его знаку бандиты начали зверски избивать членов комиссии, обзывая их грабителями. Жена Погорелова с дочерью забрались на печку, подняли крик. Ковалев пригрозил им револьвером, и они затихли. Рябоконь приказал снять с землемера новенький френч, сапоги и брюки.

Киселев стал просить пощады и, заикаясь от волнения, сказал неосторожно:

— Вы называете нас грабителями, а почему-то мы носим саморучные костюмы, а на вас вон какие… сняли хороший костюм с землемера, а моего не захотели.

Рябоконь заорал:

— Давай бечеву!

Киселеву первому накинули петлю на шею и удушили его. Та же участь постигла Иванова, Погорелова, Моренко, Зайцева и Бирюка. Очередь дошла до Черненко. Тот начал вымаливать жизнь, ссылаясь на то, что он казак и служил в белой армии. Рябоконь выслушал его, сказал бандитам:

— Бросьте, не душите… Возьмем его в камыши и выясним, правду говорит или брешет.

После расправы Рябоконь велел жене Погорелова подогреть остывший самовар и, оставив для охраны Черненко одного бандита на пороге комнаты, с остальными принялся шарить в кладовой, сарае, клуне.

Черненко был в отчаянии. В камышах ему нельзя показываться, так как он два года был помощником рыбинспектора и все рыбаки хорошо знали его. Сидя на табурете со связанными руками, он глазами указал Погореловой, чтобы та развязала ему руки. Женщина слезла с печки, незаметно выполнила его просьбу. Черненко вынул из-под сундука наган и бросился на часового. Тот метнулся в сенцы. Черненко выпрыгнул через окно во двор. По нему стали стрелять, но было темно, и он скрылся.