На заре

А перед самым закатом солнца, когда в монастыре закончилась вечерняя трапеза и игуменье была доставлена свежая почта с газетами, мать Иоанна, горя желанием узнать, что происходит на суде в Армавире, уединилась в башне со священником и мантийными монахинями. Отец Макарий развернул перед собой на столе газету «Красное знамя» и начал читать певучим голосом:

Показания Антонины Демьяшкевич.

В лице Демьяшкевич пролетарскому суду пришлось судить людей в футлярах — учителей старой школы, хитрого фарисея, попа, царско-полицейский строй — все то, что из детей народа создает палачей и тюремщиков.

Отец Макарий приподнял глаза на икону, трижды взмахнул рукой, кладя на себя кресты и шепча молитву:

— Моли бога о мне, святая угодница божья, Мария-богородица…

Монахини также начали креститься.

Мать Иоанна с помощью казначеи и еще двух инокинь пересела на диван и вытерла слезу, повисшую на реснице. Отец Макарий придвинул к себе старинный позолоченный трехпарный шандал[935] с горящими витыми свечами, продолжал чтение:

Одно достоинство у Демьяшкевич: она не виляет и не лжет. Демьяшкевич выкладывает перед судом всю грязь бандитского контрреволюционного быта. Хитро-подлое белогвардейское офицерье воспользовалось молодостью и неопытностью Демьяшкевич и дало ей хорошую школу подлости, обмана и шпионажа.

Встав на скользкую дорожку, она покатилась по наклонной плоскости и с 20-го года кочевала по белогвардейским бандам.

— Были ли в банде у вас попы? — задает вопрос Дроздов.

— Были, — говорит Демьяшкевич и поясняет под громкий смех публики: — Подвяжут косички и тоже на конях ездят.

— Святой угодник, спаси и помилуй нас! — еще истовее взмолилась мать Сергия.

Зашипели, закрестились и другие монахини. Отец Макарий, высоко подняв руку, также осенил чело крестным знамением и снова забубнил:

В предгорных районах Армавирского и Баталпашинского отделов Демьяшкевич стала известна под кличкой «Лесовичка».

Однажды она задумалась над своей жизнью и кинулась было к богу.

— Я хотела уйти в Свято-Михайло-Афонcкую пустынь, — заявила суду Демьяшкевич.

— Почему же не ушли? — спрашивает Зявкин.

— Увидела, что монашки живут тоже нехорошо, — ответила подсудимая, — варят араку[936] и…

В публике смех.

— Да покарай всевышний эту скверную девчонку за клевету! — воскликнула мать Иоанна.

— Прислужница сатаны! — добавила казначея.

Монахини заерзали на скамьях, будто сидели на иголках. Отец Макарий читал дальше:

От бандитов Демьяшкевич получала пай из награбленного. Ей были известны и планы Ковалева, и заграничной белогвардейщины. В общем, во всех предъявленных преступлениях Демьяшкевич признается открыто. Дочь бедного ветеринарного фельдшера оказалась мужественней воспитывавших ее офицеров белой армии.

— Виновата во всем, — говорит она.

Отец Макарий перевел дух и только хотел было продолжать чтение, как вдруг окна приемной ярко осветились зловещим багряным светом и со двора монастыря долетели истошные голоса:

— Горим! Горим!

Мать Иоанна бросилась к окну и, увидев, что два самых больших купола церкви были уже охвачены огнем, упала в обморок.

Монахини с плачем и воплями бросились из башни.

XXXVI

Утром в монастырь приехали Юдин, Батракова, Левицкий и Ропот. Они поглядели на пожарище, на обгорелые стены зданий, над которыми торчали долговязые печные трубы, заглянули в уцелевшие подсобные помещения. Там было несколько монахинь. Одни из них молились и плакали, другие сидели молча, точно окаменелые.

— Отчего начался пожар? — спросил у них Юдин.