На заре новой эры. Автобиография отца виртуальной реальности

Сначала мы планировали, что «Звучание одной руки» станет тщательно разработанной «демонстрационной версией» виртуальной реальности. Но пока я работал над этим виртуальным миром, у меня начало вырисовываться понимание или ощущение, которое соответствовало моему эмоциональному и духовному опыту. Это было неожиданно и захватывающе, даже если само содержание было не слишком веселым. Так что я продолжил более мрачный и интуитивный процесс, вместо того чтобы идти в ногу с привычной компьютерной культурой, светлой и забавной. Лишь иногда я ощущал, что программирую интуитивно, – все же нелегко согласовывать технические навыки и эмоциональные особенности, – но это был как раз такой случай.

Были и другие инструменты[126], и все они парили внутри пустого астероида, а я летал вокруг них, одинокий и потерянный, играя музыку для публики, которую не видел.

Компьютерная музыка по своей природе – код, и она не может не задействовать инструменты, созданные из представлений о том, что такое музыка. Это гигантский шаг вперед от «глупых» инструментов прошлого. Фортепиано не знает, что такое нота, просто его внутренности вибрируют, когда ты нажимаешь на клавиши. Восприимчивость и ощущение священного трепета перед тайной, окружающей жизнь, кроется в сердце как науки, так и искусства, но инструменты с прилагающимися к ним обязательными концепциями могут притупить эту восприимчивость. Если заявлять, что созданный тобой код отражает полное понимание того, что ты способен сделать, можно легко упустить из вида тайну и границы мироздания[127]. Это приведет к появлению «заумного» выхолощенного искусства, для работы над которым придется с предельной осторожностью помещать в центр внимания людей и человеческое взаимодействие.

Я с восторгом обнаружил, что «Звучание одной руки» смешало исполнителя, публику и технологии в необычном соотношении. Обычно редкие и дорогие высокие технологии в шоу предназначались для создания зрелища, повышающего статус исполнителя, который становится относительно неуязвимым, в то время как публика должна быть потрясена.

«Звучание одной руки» создало совершенно другую ситуацию. Публика наблюдала за тем, как я принимаю странные изломанные позы, перемещаясь в пространстве и управляя виртуальными инструментами, но на мне был шлем EyePhone. Пять тысяч людей смотрели на меня, но я не видел их и не знал, как выгляжу со стороны. Я был уязвим, и моя позиция была очень человеческой, несмотря на участие технологии. Это создавало атмосферу большей достоверности музыки. Если вы выступали на публике, особенно если импровизировали, вы знаете об уязвимости, о которой я говорю и которая предшествует искреннему творчеству[128].

«Звучание одной руки» было даже большим скачком в неизвестность, чем все странные «экспериментальные» представления, в которых я участвовал в конце 1970-х годов в Нью-Йорке. Я не имел ни малейшего понятия, создаст ли моя музыка нужное настроение, будет ли она иметь для публики какое-либо значение и поймут ли ее люди в принципе. Представление оказалось веселым и даже имело для меня легкий психотерапевтический эффект. Это был технологический блюз, грустная музыка, которую я мог играть и быть счастливым. Это был шанс поработать над творческим проектом с коллегами VPL, ставшими мне семьей, шанс оценить всех сотрудников VPL как заданный набор (надежных!) исходных материалов, а не как работу, которую нужно выполнить, шанс воплотить на практике все, что я знал о проектировании виртуальных инструментов, шанс использовать разработки VPL для красоты и быть музыкантом на фоне до смешного амбициозного профессионального сообщества людей моего возраста.

Публика отреагировала невероятно живо, и впоследствии я не слышал ни одного отзыва, в котором бы говорилось, что представленная пьеса была демонстрацией. Это была музыка[129].

Финал одной конечной игры

Оглядываясь назад, я понимаю, что «Звучание одной руки» было для меня переломным моментом, как в фильме «Фицкарральдо». Титаническая работа, красивое представление, а потом неизвестность.

SIGGRAPH’92 стала моментом радости, но после нее мне пришлось посмотреть в глаза реальности. Я не встречался лично с остальным советом директоров VPL. Мы были на грани, что правда, то правда. Я хотел, чтобы мы и дальше вкладывали все возможные усилия в MicroCosm, даже если это означало риск для всей компании. А еще я хотел сыграть на расширении сетевых технологий. У нас были программы, которые вполне могли стать первыми сетевыми приложениями. Другие члены совета директоров хотели, чтобы VPL изменила курс и стала менее рискованным предприятием, более традиционной компанией, которая заключала бы контракты с военными ведомствами, продавала бы небольшие объемы продукции по высоким ценам, выпускала бы высокодоходные продукты и выжидала момента, когда интеллектуальная собственность станет цениться настолько высоко, чтобы появилась возможность продавать ее еще дороже. Цена решения совета директоров была огромна: стратегическое банкротство.