На заре земли русской

– Постой, – вдруг перебил его Всеслав, чуть подавшись вперёд, отчего цепи угрожающе звякнули, – неужто ты поверил киевской собаке?! Али невдомёк тебе было, что ничего он не пообещал?

Димитрий испуганно и удивлённо приподнял одну бровь, и она скрылась под длинной волной чёлки. Он действительно доверился всему, что делал и говорил Василько, ведь он был так спокоен, невозмутим, и из-за того, как на равных беседу вёл с самим воеводой киевским и стражником у дверей темницы, казался Димитрию чуть ли не всемогущим.

– Он на кресте поклялся, – неуверенно возразил юноша. Страшная догадка стрелою пронзила его сознание, он понял, на что обрёк себя из-за своей доверчивости и недальновидности.

– Изяслав с братьями, ведаешь ли, тоже перед Богом клятву держали! – воскликнул Полоцкий, и даже в темноте Димитрию почудилось, что очи его грозно сверкнули при этих речах. – Нельзя им верить, Димитрий, никому сей порой нельзя верить! Что ж, попробуй теперича обратно выйти, – предложил Всеслав. – Посмотрим…

Он ещё не договорил, а Димитрий рванулся к лестнице, взбежал по нескольким ступеням, забарабанил кулаками в дверь.

– Василько! Выпусти меня! Василько!

Его голос эхом отдался под мрачным сводом темницы. Не было ему никакого ответа, только отозвалось эхо окончанием слова. Димитрий позвал громче, подкрепив слова свои угрозою в отношении дружинника, но снова никто не откликнулся на крики его. Поскользнувшись на влажной земле, из которой было выдолблено подобие лестницы, он опустился на пол, прижавшись спиной к стене, и уткнулся лицом в колени. Видя его отчаяние, Всеслав мог лишь сочувственно вздохнуть – много дней тому назад он сам точно так же бессмысленно срывал голос, кричал, звал, пытался приказывать, и точно так же ответом ему была глухая, давящая тишина подземелья.

Наместник

Когда младший дружинник Василько без предупреждения влетел в княжеские покои, Изяслав в сотый раз перелистывал присланную из Царьграда грамоту. В ней говорилось, что великий император Византийский Константин желает посетить столицу Руси, подписать с великим князем Изяславом договор о мире на ближайших десять солнцеворотов. И хотя послы уже прибыли, какую-то необъяснимую радость доставляло ему это письмо, сулило надежду. Неудовольствие отобразилось на лице Изяслава, когда он взглянул на пытавшегося перевести дух Василька. Эмоции Киевского, часто сменяющиеся на его живом, бледном лице, обрамлённом вьющимися чёрными локонами, что делало его непохожим на остальных детей Ярослава, всегда выдавали его внутренне состояние, отображая бушующие чувства.

– Али не видишь, дело у меня…

Василько поспешно поклонился до земли, успел разглядеть витиеватый узор на деревянном полу, пока князь не позволил ему говорить. Когда он резко распрямился, слегка застучало в висках, кровь прилила к голове.

– Стольник Полоцкого сам к тебе в руки пришёл, – начал молодой дружинник, согнув ладонь левой руки, чтобы стальной клинок ненароком не выпал из широкого, подобранного вкруг кисти золочёным браслетом рукава. – Я ведь говорил, что он не тот, за кого выдаёт себя.

Губы Изяслава изогнулись в довольной улыбке, на правой щеке образовалась ямочка, сделавшая его лицо по-детски забавным. Ему определённо нравился такой расклад, была б его на то воля – он бы весь Полоцк сжёг али разграбил, но удел нужно было сохранить для себя.

– Что ж, знать, сам Бог велел, – произнёс он, протягивая руку. – Подойди ко мне ближе, мой верный Василий.

Василько подошёл, вновь склонился, и во всём его существе виделась какая-то униженная собачья преданность. Рука князя оказалась как раз подле его лица, и дружинник не удержался, чтобы не коснуться её губами.

Дверь за его спиной с тихим скрипом отворилась, и Василько вынужден был распрямиться, дабы не встретить пришедшего в таком положении. В дверном проёме стояла жена князя, дочь короля польского Гертруда. Она была красива, но холодные, будто выточенные из ледяного мрамора черты её не были похожи на простые и оттого милые лица русских девушек. Василько помнил одну кривичанку по имени Светлана с той поры, когда она была ещё совсем ребёнком…

Чёрные соболиные брови, особенно ярко выделяющиеся на белом, почто белоснежном лице Гертруды, были сведены к переносице, отчего казались сросшимися в одну тонкую изогнутую линию. Вся её холодная красота напоминала снежную неприступную крепость, какой, впрочем, и была польская красавица. Выданная замуж за русского князя не по любви, а по отцовскому расчёту, она не могла счастливо жить в чужом краю, с чужими людьми, вдали от Родины. Изяслав, в свою очередь, тоже не любил её – относился к её присутствию как к неизбежному и потому должному. У них подрастали сыновья, но они не скрепляли и без того хрупкого брака. Гертруде не нравилась праздность Изяслава, будь её воля, она взяла бы вожжи колесницы великого княжения в свои тоненькие, изящные руки, но женщине править было ни в коем случае нельзя. Княгиня Ольга, варяжка, жившая за полтора столетия до них, была каким-то божеством, святым исключением.