На заре земли русской

Давеча Изяслав велел снять с него цепи. Я просил за него – что ж, прислушался, и то ладно. Вечером Всеслав прятал руки, держал их скрещенными или за спиной – полагаю, не хочет показать свою боль или слабость. Я видел на его запястьях следы от цепей, догадываюсь, сколь неприятно.

Утром руки у него были перевязаны. Мог бы и попросить о помощи, но сделал всё сам.

*

Пробовал ещё раз поговорить с ним насчёт военной помощи Киеву. Разговор вышел необычный, я таких ответов не ожидал. На вопрос, почему, он ответил, что врагу своему помогать не станет. Лишь когда я упомянул о том, что гроза нависла над всей православной Русью, он тихо сказал, что подумает. Что ж, пусть покамест так. Беседы наши ни к чему более конкретному не приводят. Князь Киевский то и дело спрашивает у меня насчёт своего соперника, но не могу сказать ничего определённого.

К Всеславу заходил ещё один человек (верно, знакомы), проговорили долго. То был стольник Изяслава. Молодой, улыбчивый, рыжий, говорит много, но по делу. Есть ещё на Руси добрые люди.

*

Видя, что разговоры наши ни к чему новому и особенному не привели, Киевский приказал вернуть пленника в темницу. Мне отчего-то жаль его, хоть мы и знакомы недолго, успел узнать его хорошо. Просил бы Изяслава за него, да тот разве послушает. Когда я попытался завести речь о том, чтобы вернуть Всеславу свободу – возможно, что тогда он согласится объединить силы с Киевом, – князь был в гневе. Впрочем, я не удивлён.

/конец записей/

Жизнь почти на свободе длилась чуть больше седмицы, и, хоть Всеслав уже привык к мрачным сводам своей темницы, возвращаться туда было тяжело. Время, проведённое вне её, подарило какой-то проблеск надежды, но и он исчез, когда Изяслав приказал одному из своих слуг увести пленника обратно.

Услышав скрип двери и шаги на скользкой лестнице, Димитрий вскочил, бросился навстречу. Не посмел коснуться руки – стоял и молча смотрел в глаза, и вроде бы хотел что-то сказать, но не мог подобрать слов.

– Слава Богу, – наконец вздохнул он, осенив себя крестным знамением.

– Ну, чего ты? – чуть заметно улыбнулся Всеслав, по-отечески обняв юношу. – За что Бога благодаришь?

– За то, что ты жив, – тихо ответил Димитрий.

Ночью Всеслава разбудил негромкий шорох за дверью и звон ключей. Это был Богдан; он был серьёзен и очень взволнован. Не спускаясь до конца, он придержал покосившуюся дверь и позвал Всеслава и Димитрия за собой. Князь разбудил своего стольника и быстро передал ему сказанное.

– Ступай с Богом, – прошептал он наконец. Димитрий нахмурился.

– А ты?

– Мы не можем так рисковать. За тебя Изяслав не интересуется, ты ему не особенно нужен. Иди же!

– Но ведь это… Пойми, княже, это, может быть, единственная возможность уйти отсюда!

– Не хочу рисковать чужой жизнью ради себя, – ответил Полоцкий. Он понимал, что своим побегом они ставят под удар Богдана, ведь ключи были доверены ему, и первое же подозрение падёт на него. Тот тем временем ждал, слегка раскачивая дверь.

– Возвращайся в Полоцк, – продолжал Всеслав, передавая Димитрию ворох грамот, сложенных в беспорядке, и оттого казалось, что их очень много. – Сохрани письма. Отдашь их мне… когда-либо. Может быть, позже у меня получится вернуть свободу без риска. Богдан, а что же стражник? – окликнул он молодого человека. Тот улыбнулся.

– Он пьян. Поутру проснётся и ничего не узнает. Веришь ли, княже, я бы и ранее сделал это, да вот ключ у меня только с недавних пор оказался. Когда Изяслав посылал меня за тобою, я ему и не вернул ключа.

– Димитрий, ступай, наконец, – молвил князь, протягивая ему руку. Юноша ответил на рукопожатие, но вдруг его ладони коснулся холод металла, и в руку скользнул клинок, тот самый, который Василько отдал Всеславу накануне.

– Возьми себе. Мне всё равно без надобности.

– Спасибо, – вздохнул он. – Ну, прощай.

Поднявшись по лестнице вместе с Богданом, он ещё раз с надеждой обернулся на Всеслава, но тот лишь молча покачал головой. Дверь перед Димитрием открылась.

Всю дорогу Богдан говорил без умолку: рассказывал о делах в городе, об угрозе, исходящей из степи, о мелких нападениях на пограничные города. Димитрий же слушал его не особенно внимательно, иногда поддакивая или кивая. Заметив, что он делает это иногда невпопад, Богдан посмеялся и на некоторое время замолчал, понимая, что тому надо некоторое время побыть со своими мыслями. Обрадованный неожиданной возможностью вернуться на волю, Димитрий тем не менее теперь не знал, что ему делать: вроде бы он опять вернулся к началу, как будто и не было этих пяти месяцев. Надо было начинать всё почти заново – за исключением того, что теперь у него был верный друг.

– Тебе бы в Византию, – вдруг нарушил молчание Богдан. Он не единожды думал о том, как ладно у Димитрия выходит ювелирная работа, и о том, что ему с таким талантом в удельном городке делать нечего. А в Царьграде он мог бы стать ни много ни мало известным. Тем более, что князь Изяслав, проведав про его исчезновение, просто так это дело не оставит и велит разыскать его, а там уж и неизвестно, что будет.