На заре земли русской

– Войско собирает, ждёт зятя своего в гости, – заметил он, проведя пальцем по одной из строк. Язык русский во всех письмах был не очень хорош, смысл некоторых слов, и порою и целых фраз ускользал, кое-где невозможно было разобрать букв.

– Нам бы дружины две собрать, – задумчиво произнёс Всеслав, – полоцкую и здешнюю, киевскую. А там и псковичи потянутся, коли пожелают. Тогда смогли бы встать на защиту, как думаешь, Димитрий?

Почти впервые за долгое время он обратился к юноше, ища у него поддержки. Он ожидал, что ответом ему будет подтверждение слов его, но стольник его будто пропустил вопрос мимо ушей.

– Отчего ты сам не можешь бежать? – воскликнул он. – Разрушить стены, сбросить оковы и – на волю! Ведь ты чародей, тебе всё доступно! Люди сказывают, что ты и оборотень к тому же, а молва врать не станет!

Вместо ответа Всеслав, протянув руку, коснулся чуть тронутого золотистым пушком подбородка юноши. Димитрий почувствовал теплоту его ладони, но тут же внутренне содрогнулся из-за глухого звяканья цепей, сопровождавшего каждое движение Всеслава. В тишине все звуки, в отличие от очертаний предметов, казались отчётливее. Приподнявшись на локтях и подняв голову, Димитрий встретился взглядом с князем. Привычным жестом Всеслав смахнул мешающие пряди с лица, и открылось небольшое белёсое пятно, пересекающей висок и скрывающееся где-то в волосах. Обыкновенно князь прятал это родимое пятно под обручем, что перехватывал чело алой лентой, но сейчас обруча на голове Полоцкого не было. Димитрий и сам знал о существовании этого необычного знака отличия, но никогда не расспрашивал.

– Посмотри мне в глаза, – тем временем промолвил Всеслав. – Ну, посмотри. Какой же я тебе чародей?

Серые глаза его были спокойны и немного печальны, взгляд глубок и серьёзен. И Димитрий, знавший волхвов, которых вполне обоснованно обвиняли в колдовстве и неверии в единого бога, подумал, что князь Полоцкий с чародейством связан быть никак не может. И юноша сам постыдился своих слов, брошенных в каком-то неясном ему самому порыве.

– Ты думаешь, когда бы я мог бежать, я бы тут оставался? – уже гораздо тише и с горечью в голосе продолжал Всеслав. Ничего не ответил Димитрий, да и говорить тут было нечего. Конечно, не оставался бы. И вернулся бы в свой удел.

Подумав о родном Полоцке, о крае, в котором родился и по смерти горячо любимого отца остался княжить, затосковал Всеслав. Сколько бы битв, побед и поражений ни готовила ему судьба, он всегда возвращался на свою родину малую и жил дальше, беря уроки у самой жизни. Сейчас тревожился князь о том, что Мстислав, сын Киевского, мог делать в Полоцке всё, что душе угодно. А вдруг по приказу его прекрасную Святую Софию разберут? Или, ещё того хуже, Мстислав не захочет исполнять волю отца и велит предать город огню, – что тогда? Будто и не было славных дел отца, деда, прадеда, сотрётся в пепел многолетняя история отдалённого северного городка, вспыхнет багровым заревом пожара и рассыпется пылью. Что же люди, жители Полоцка? Им нужна защита, стена каменная, за которой можно от любой бури укрыться, от любой непогоды. Всеслав с дружиною был этой стеной, да теперь разрушена она сама, и из-за чего! – из-за лёгкого, лукавого дуновения ветерка. Вспомнил князь и последний самый день перед отъездом в Киев: тогда не прошло и двух седмиц после неожиданной сечи с переяславской дружиной, Димитрий был ещё болен, его выходила Злата, дочка посадского боярина Крутослава. Воспоминание о девушке больно кольнуло в сердце: что с ней, всё ли ладно? Помнит ли, ждёт ли его? Обещались ведь друг дружке…

И вновь и вновь я тревожусь за тебя, и всякий раз, думая о тебе, я возношу молитву в небеса. Где же ты, Злата? Помнишь ли ты меня? Веришь ли, что будем мы с тобою счастливы?

Засыпая с молитвою на устах, Всеслав всегда ждал следующего дня, встречал каждое утро, поднимаясь с рассветом. Солнце, вставая из-за холмов, освещало дорогу только вперёд… А вот теперь неведомо было, что ждёт завтра: возможно, что и смерть уже стоит на пороге, но не боялся князь смерти. Такая жизнь казалась ему хуже.

Вина