На заре земли русской

Десятник, то краснея, то бледнея, поведал о том, что воевода Коснячка умер не сразу. Когда его, уже почти не державшегося на ногах, отволокли на задний двор и перевязали рану его, он потребовал к себе Данияра и приказал довершить начатое. Потому и не отходил десятник от князя, всё ждал момента подходящего. Один только раз выдался такой момент, и Данияр упустил его, дрогнула рука, сберёг Господь Всеслава.

– Не берёт тебя смерть! – с этими словами Данияр стянул шапку и хотел перекреститься, но тут же махнул рукой.

– Так пусть его и возьмёт! – выкрикнул кто-то из стоящих киевлян. – Не жалей, княже, к чёрту ему дорога!

Злата, с тех пор как выбрались они из пожара, не проронила ни слова, а тут вдруг осторожно дёрнула Всеслава за рукав. Князь обернулся. В тёплом взгляде девушки он прочёл жалость.

– Не надо, – прошептала она совсем тихо. – Не лишил он ведь нас жизни, Бог миловал, всё обошлось.

Всеслав помолчал, с минуту-другую посмотрев то на Злату, то на Данияра, всё ещё стоявшего на коленях перед ним, и наконец промолвил:

– Будь по-твоему, Злата, светлая твоя душа. Господь ему судья. А ты… Ты вернёшь всё, как было. Отчистишь, отстроишь.

Глаза Данияра округлились, он даже чуть приоткрыл рот в изумлении.

– Так не умелец я, что я тут сделать смогу?!

– Сумел сжечь, сумеешь и выстроить, – усмехнулся Всеслав. – Бог дал человеку руки, не чтобы креститься только, но чтобы работать.

– Поживите у нас покамест, – тихонько предложил Андрей. – Вам же того… негде теперь…

Всеслав поблагодарил его.

Степь

Всю ночь он не мог уснуть. То ли думы горькие тому виною, то ли слишком много волнений и тревог в один день, но сон не шёл к нему. За ночь он сжёг три свечи, передумал, казалось, обо всём на свете, и теперь, стоя у окна, смотрел вдаль, на ночной Киев. Со второго пола открывался красивый вид: резные крыши, тонкие, извилистые дороги, деревья, только-только начинавшие покрываться золотистыми и рыжеватыми красками. Отвернувшись от окна, князь в который раз окинул взглядом тёмную горницу. После холодного и сырого сруба, где он провёл целый год, маленькая, но вполне уютно обставленная горенка казалась ему раем. На подоконниках стояли цветы, к глухой стене был придвинут небольшой деревянный стол, заваленный всяким добром вроде инструментов для работы по дереву, чистых свитков и тому подобного. Напротив стояла широкая постель с наполовину задёрнутым пологом. Злата спала; тёмные локоны разметались по подушке, тонкая рука, чуть тронутая загаром, свесилась с края, почти касаясь пола. Всеслав залюбовался девушкой. Только теперь он осознал, как он скучал по ней, по её милой улыбке, тихому голосу, ласковому, тёплому взгляду.

Внезапно за стеной послышались шаги, нарушившие звенящую предутреннюю тишину. Дверь отворилась без скрипа, и в горницу влетел Димитрий. Словно его что-то остановило, замер у порога. Дорожный плащ его был кое-где порван, на щеке виднелась свежая ссадина. За какую-то долю секунды окинув глазами горенку, заметил Всеслава. Тот прижал палец к губам – тише, мол, – и молча указал ему на дверь. Не умея скрывать эмоций, Димитрий заулыбался, и Полоцкий, поняв его радость, вышел вслед за ним.

В коридоре юноша едва не бросился ему на шею, но сдержался, лишь сверкая счастливыми голубыми глазами, шёпотом воскликнул:

– Слава Богу! Я отлучался из града, а воротился только что. На двор пришёл, а там – пепелище. Я к срубу – там дверь сломана. Я к Богдану – он, благо, не спит – а вы здесь…

Всеслав улыбнулся ему в ответ. За окном уже брезжил рассвет, сентябрьское утро окрашивало небосвод в нежно-розовый оттенок. Редкие облака, просвечиваемые первыми лучами солнца, легко проносились по голубовато-серой глади. Кажется, пора…

Богдан действительно не спал – сидел в общей горнице и выстругивал тоненькие лучинки для освещения. Небольшой нож, послушный руке, в несколько точных движений делал кривую веточку прямой и относительно гладкой. Услышав, как вошли Всеслав и Димитрий, Богдан поднялся им навстречу, смахнув стружки со стола.

– Не спится тебе, княже?

– Нет. Богдан, кликни Андрея и собери дружину. Тех, кто остался. Мои полочане присоединятся к нам за городом.

– Идём? – настороженно спросил юноша.

– Идём, – серьёзно ответил князь. – Я обещался.

Богдан кивнул и ушёл будить брата. На улице светлело быстро, солнце уже освещало дорогу, окружающая природа снова приобретала разнообразные оттенки. За двором распушились алые и лиловые астры, раскрывая свои взъерошенные лепестки, тянулись к осеннему солнцу. Начало осени чувствовалась в воздухе, в аромате палых листьев, влажной земли, чего-то лёгкого и одновременно терпкого.

Дружина собиралась за городскою чертой.