На заре земли русской

Василько рухнул на землю. Руки Димитрия дрожали, и он упал на колени подле него. Внутри всё скрутило, и от осознания того, что он только что лишил жизни другого, пусть соперника, пусть врага, его выворачивало наизнанку.

Через несколько минут всё стихло. Кто-то из слуг уже пытался тушить разгоревшееся пламя, охватившее постройки на дворе. Димитрий на негнущихся ногах отошёл от Василька, лежавшего ничком. В голове не было совершенно никаких мыслей, кроме одной: война есть война, но убить человека юноша никогда ранее не смог бы. Он не понимал, да и не мог понять, что произошло с ним в тот момент, что двигало им, что заставило совершить это.

Злата очень хотела бы, чтоб всё, что случилось на дворе той ночью, оказалось страшным сном. Наступит утро, солнце окрасит золото верхушки деревьев, запоёт капель под его ласковыми лучами. Выбежит из горницы маленькая певунья Желана, встретится у крыльца с любимым своим, а воротится в терем – и всё у неё в руках сложится, и тихая, нежная песня разольётся хрустальным ручейком…

Желана сидела на деревянных ступеньках крыльца, уронив голову на руки. Она уже не плакала, слёз не было, её узенькие плечи изредка вздрагивали от всхлипов. Киевские дружинники, быстро очистившие двор, похоронили своих погибших, и, казалось бы, ничего не напоминало о произошедшем, разве что сгоревший сарай да кровь на траве, посеребрённой росой.

В доме было тихо. Всеслав вернулся в свою горницу; в душе всколыхнулись смутные чувства. Непросто будет дальше град защищать, очень непросто: многие за Изяслава стоят, да и у него самого войска многочисленные наёмные, возьмут Киев без особого труда, начнут чинить расправу над всеми – что будет? Не лучше ли вернуться в Полоцк, собрать свою дружину, а после соединить её с киевской, как было недавно, в сече со степняками?

В углу пред иконами тлела лампадка под цветным стеклом. Лики Господа и Богородицы, равнодушные, безучастные, казалось, следят за всем, что творится вокруг, с некоторой снисходительностью. Князь мерил шагами просторную горницу, задумчиво разговаривая с самим собою. Злата молча вошла и прислонилась спиной к тёплой деревянной стене.

– Ты… как? – настороженно спросил Всеслав, заметив её. – В порядке?

Девушка молча кивнула. Да, в целом всё было хорошо, только в душе остался какой-то холод, какая-то пустота. И этой непонятной пустоты, заполоняющей собою всё, хотелось плакать.

– Я так перепугалась, – Злата подняла взор на Всеслава, и он взглянул в её тёмные глаза, ожидая встретить в них укор и осуждение, но лишь печаль и усталость сквозили во взгляде девушки. – Когда ты согласился на их условия…

– Прости меня, – тихо сказал князь, приобняв жену за плечи. – Обещался оберегать тебя, и вот, не сумел.

– Твоей вины нет, – Злата слегка улыбнулась. – Живы, и ладно.

– Когда б не Димитрий, всё могло закончиться иначе, – возразил Всеслав. – Это ведь он помощь привёл.

Их уединение нарушил робкий стук в дверь. Постучавшись и не дождавшись позволения войти, на пороге появился Димитрий, словно почувствовав, что о нём только что шёл разговор. Несмотря на довольно тёплый день, на нём был дорожный плащ, поблёскивавший на солнце золочёной застёжкой.

– Ты чего? – спросил Всеслав. – Лёгок на помине! Про тебя говорили.

Лёгкий румянец тронул щёки Димитрия, он смущённо улыбнулся, будто извиняясь, опустил голову, и светлые волосы упали на лицо.

– Уезжаю я, – тихо молвил он. И хоть был он немного печален, какая-то светлая радость слышалась в голосе его.

– Куда? – чуть ли не в один голос удивились Всеслав и Злата.

– В Царьград. Корабль пришёл, я… того… проститься хотел… – и, предугадав дальнейшие расспросы, продолжал. – Ведь Изяслав, когда воротится, будет искать меня за те несчастные письма, не сносить мне головы, коли попадусь ему. Мстислав, говорят, бросил Полоцк по его велению, к нему направляется. А за морем им меня не достать.

Злата подошла к Димитрию, поправила его выбившиеся из-под обруча волосы, улыбнулась грустно.

– Всё-таки ты решился?

– Богдан, светлая память ему, предлагал уплыть с послами. Как ювелир я смогу найти работу. А здесь…

– Что же Светлана? – поинтересовалась Злата. Она любила свою младшую подругу, знала об их с Димитрием отношениях и понимала, сколь глубоко огорчит Светланку второе расставание.

Юноша ничего не ответил. Он вспомнил о том, как они со Светланкой встретились после долгой разлуки и объяснились, и на душе стало горько.

Злата обняла Димитрия в последний раз, зарылась носом в его светлые волосы, отросшие почти до плеч, коснулась губами его щеки. Несмотря на то, что она улыбалась, глаза её были грустны, и на ресничках блестели слёзы.

– Так ты совсем уезжаешь?

Всеслав помрачнел. Единственный выход из этой ситуации, который казался ему верным и самым хорошим, не складывался.

– Совсем, – вздохнул Димитрий.

– А я надеялся, что ты меня заменишь хотя бы ненадолго, пока в Киеве буду. Теперь уже совсем не ведаю, что делать.

– Прости, княже, что не исполню волю твою, – Димитрий опустил голову, чувствуя вину. – Не могу я оставаться.