На земле московской

Седов побежал хлопотать о пропуске для проезда по городу в неурочное время, да еще во время объявленной воздушной тревоги. Катя полулежала на диване, закрыв глаза, и всякий раз вздрагивала, когда над крышей заводоуправления завязывалась горячая стрельба.

Несколько раз Данила возвращался, звонил куда-то. С пропуском ничего не получалось. Катя вызвалась идти пешком до вокзала, одна, на собственный страх и риск.

— Нельзя, что ты? Тебя заберут на первом же посту.

Она говорила ему, что пройдет незамеченной, а если и задержат, то все равно пройдет, ведь ей необходимо. А он твердил одно:

— Не пущу, не пойдешь.

Воспользовавшись его коротеньким отсутствием, Катя встала и вышла.

«А вот уйду, уйду…»

В проходной часовой загородил женщине дорогу винтовкой, сурово поблескивая глазами.

— Не велено, гражданка, вернитесь в помещение.

Катя вернулась и, вкладывая все свое бешенство, упрямо сверлила взглядом крутой Данькин затылок, склоненный над книгой. Как она ненавидела его в эти минуты с его навязчивой опекой и распорядительностью!

К утру Седова стали навещать дежурные с разных участков, запорошенные снегом, озябшие. Комната наполнилась холодком, свежестью, отдающей тонким, еле уловимым запахом спелого арбуза. Для Кати всегда так пахла зима в ясные безоблачные дни юности.

— Да уж скажи лучше — земляникой, — посмеялся однажды Андрей и спросил: — Слышишь?

— Слышу, слышу, — громко ответила Катя, открывая глаза. Перед нею стоял Данила с заботливым, обросшим лицом.

Тревожная московская ночь, оказывается, прошла уже, а она семь часов неподвижно высидела на диване. В ту минуту, когда Катя бежала сюда, она вгорячах думала, что случилось необычное, должно случиться, раз Андрей в опасности, и она тут же попадет к нему, утешит, поможет…

— Когда же, Даня?

— Скоро, теперь скоро, вот машина заправится, и поедешь, а ночью все равно не было ни одного поезда, я звонил на вокзал, — сказал он тихим усталым голосом и тяжело, по-стариковски, сел рядом. Она взглянула на него, и что-то поразило ее, заставив посмотреть более внимательно. Седые нити в волосах и две горькие морщинки у рта делали лицо неузнаваемым.

Через час Данила усаживал Катю в машину и вместо рукопожатия погладил ее руку.

— Я надеюсь на тебя, Катя, надеюсь… — сказал он ей на прощание.

Это были его первые слова успокоения за всю ночь.

Поезд медленно тащился от станции к станции, но вокруг Кати, кажется, никто не торопился. Ехали красноармейцы из госпиталей, после коротеньких отпусков. Они снова возвращались на фронт, и опять их ждали опасности, ранения, а может быть, и сама смерть. Но все они были внешне спокойны, приветливы с Катей, узнав, куда она едет, и занимались обычными дорожными делами: играли в шашки, шахматы, некоторые спали.

Катя смотрела на них и думала: как бы позавидовали ей сейчас их жены, матери, что она вот едет с ними, разговаривает, сидит рядом. А ведь и с Андреем там посторонние люди. Они, а не она, подают ему чай, еду, меняют бинты, слушают его горячий бред…

Быстро темнело, света в вагоне не зажигали, нельзя было. Кто-то сказал:

— Никак завывает?

Затрещал на крыше вагона пулемет, и бомбардировщик, не сбросив ни одной бомбы, скрылся за лесом.

Екатерину начало трясти от холода и волнения, когда она сошла на нужной остановке.

«Вот здесь где-то рядом Андрей, и я его сейчас увижу, — думалось ей. — В каком же он состоянии, если сам ничего не написал мне?..»

— Вы прямо в госпиталь? — спросил Катю сошедший вместе с ней сержант, — значит, по пути. Да держитесь за меня, а то, чего доброго, свалитесь еще в воронку, и придется тогда мужу навещать вас!

В госпитале было очень светло после улицы, пахло лекарствами. За тоненькими перегородками слышались вздохи, негромкие разговоры.

Сержант объяснил за Екатерину, зачем она тут, попрощался с ней. Не в силах стоять, Катя присела на скамейку.

«Что я скажу Андрею, как бы не заплакать?» — вяло пробегали мысли.

Она до того вдруг почувствовала себя усталой и разбитой, что было впору лечь прямо на полу, вытянуться до хруста в костях и заснуть. Но вот за перегородкой чем-то стукнули, кто-то закашлялся и, задыхаясь, спросил:

— Жена приехала?

«Это он!» — обрадованно встрепенулась Катя и с криком рванулась в палату.

— Я тут, Андрюша!

На кровати, против двери, сидел бородатый незнакомый человек, остальные трое спали: наверное, он и спросил про жену.

Сестра замахала на Катю руками и вывела в коридор. Катя вновь села на ту же скамейку, прислонилась к стене, закрыла глаза. Мимо нее пробегали, хлопали дверьми, провезли что-то, — отяжелевшие веки ее вздрагивали, но их было трудно приподнять.

Стали слышны раскаты стрельбы из тяжелых орудий, Катя подумала, что это схоже с громом, и тотчас возникло лицо бабушки; она спросила кого-то: «Трубу в печке закрыли? Ишь, как гремит», — и погрозила своей узловатой от ревматизма рукой.

— Пойдемте, — тронула Катю сестра за рукав, — вас просит к себе главный врач.

Катя с испугом переступила порог комнаты, ища глазами Андрея. У завешенного шторой окна стоял худощавый невысокий человек с седой головой и в упор смотрел на нее.