На земле московской

«Тамара, я смертельно болен. Если вытяну счастливый жребий и выживу, мое место в сторожах. Мне девятнадцать, а я скитаюсь по больничным койкам. Было у меня небольшое затемнение легких, но, кажется, прошло. Однако меня перевели все-таки на более легкую службу — связистом. И вдруг выкупался однажды с товарищами по отделению в Одере, выкупался и… свалился. Открытая форма туберкулеза. Проклятые палочки Коха давно, видно, скрытно делали свое черное дело и лишь ждали случая!

Было плохо, потом получше, а сейчас опять состояние ухудшилось. Я слаб и немощен, как старик или ребенок. Прости за мрачное письмо, я никому не писал, даже родным. Бабушка и сестра до сих пор думают, что я служу, и ждут меня домой. У меня не поднимается рука сказать им правду о своем положении. Они уже столько пережили из-за меня… Я не раз брался за карандаш, начинал писать и… рвал. Есть всему предел, зачем бабушке и сестре без конца страдать из-за меня? А ты, Тамара, прислала мне нежданную весточку, и я не могу остановиться, не высказаться перед тобой. Жизнь на волоске, а я даже не видел молодости. Было детство, была школа и мои несовершенные стихи и все… А впереди мрак!»

Катя вскочила со скамейки: нужно было что-то срочно делать: бежать на почту, дать Андрею телеграмму, чтобы связался, если сможет, с госпиталем и постарался увидеться с братом. Вдохнуть в Славу надежду и спасти, спасти!

— Да постой, да ты куда? — тормошила Катю женщина, пугаясь ее глаз, ее лица без кровинки. — Да ты в себе ли, деточка моя?

— Не задерживайте, Анна Семеновна, дорога каждая минута. Вы читали, он пишет… — Она хотела сказать «при смерти» и не смогла, зарыдала, закрывая лицо руками.

— Сумку-то с продуктами хоть домой отнеси, — посоветовала женщина. — А то давай я снесу?

— Нет, нет, я сама. Ничего нельзя говорить бабушке, это убьет ее…

Всю дорогу до почты, перекладывая тяжелую сумку из одной руки в другую, Катя думала, что предпринять и как быть с бабкой?

Потом ее настигли воспоминания о таком же вот воскресном дне, проведенном вместе со Славой, когда они еще были оба школьниками. Они возвращались из леса с веточками распустившейся вербы, смеялись над своими мытарствами по рыхлому снегу. У брата шапка сдвинута набок с поднятыми, но незавязанными ушами, русые волосы спадают на лоб. Блестят глаза, а щеки розовеют от лесного воздуха. Городок с трех сторон обступает лес, голубовато-сизую стену его видно из окон, а улицы насквозь продуваются настоянным на хвое ветром.

Слава потерял варежку и заранее готовил себя держать ответ в стихах перед грозной бабкой. Здоровье, ощущения счастья жизни, — все с ними и, кажется, так будет вечно!

Невозможно представить брата прикованным к больничной койке, немощным и слабым.

На почте работали знакомые девушки, они знали Славу и приняли телеграмму вне очереди.

На обратном пути Катя плелась нога за ногу, бессознательно оттягивая встречу с бабушкой. Присев на чью-то скамейку у палисадника, Катя вновь перечитала письмо брата с тайным желанием выудить хоть какую-нибудь надежду из его строк. Может быть, она что-то опустила вгорячах, преувеличила?

Нет, все оставалось то же, с криком боли: «Где молодость, где будущее?»

— Катя, а ты загулялась… — начала было Аграфена Егоровна, открывая дверь, но, взглянув в лицо внучки, смешалась.

— Ой, никак случилось что? Со Славочкой, да? Дорогой мой внучоночек… — закричала бабка, и у нее подкосились ноги.

Катя вовремя поддержала ее, довела до кровати, не переставая говорить.

— Бабушка, бабушка, опомнись, нельзя так! Мы выходим Славу, спасем. Андрей привезет его. Я дала ему «молнию». Дома стены помогают. Может, еще ничего нет опасного, мало ли что Слава написал этой Тамаре.