На земле московской

Нельзя было сразу привыкнуть к тому, что навсегда осиротел на кухне стол, где все еще держался заведенный бабкой порядок, а сама хозяйка может пройти к нему, лишь опираясь на спинки стульев. Так вот как кончается ее длинная, полная терпеливой стойкости жизнь! И ничем нельзя помочь, ничего нельзя сделать.

— Живешь-живешь, трудишься, точно муравей, а волосы, глядь, уже седеют, — жаловалась Катя мужу, впервые начиная задумываться о том, как неуютно становится под старость человеку.

А тут еще изменилась погода: резкое похолодание и дожди. Из окон цеха видно, как треплет ветер цветы в клумбах и сечет их холодным дождем, — не рано ли для августа? Еще, вероятно, будут солнечные, теплые дни.

Николай Николаевич Квашенников был настроен оптимистически, — он уверял, что будут!

Успехи в цехе и неизменное благополучие в доме отразились на внешности начальника цеха. Он как будто помолодел, хвори оставили его. По цеху стал ходить быстрой, уверенной походкой. Даже его в круглой оправе очки, которые он надевал, когда читал или писал, как-то особенно удобно и крепко сидели на пористом, похожем на наперсток носу.

— Вы уж не очень убивайте себя, Катя, — впервые называя старшего технолога по имени, как, бывало, звал комсомолкой, узнав про ее горе, заговорил Николай Николаевич. — Что ж, бабушка ваша пожила, посмотрела на свет божий. Хотите, я скажу жене, чтобы она среди дня навещала Аграфену Егоровну? Все-таки одна день-деньской…

— Николай Николаевич, добрый вы человек…

У Кати выступили слезы на глазах, она незаметно смахнула их, заглянула в зеркальце и вздохнула:

«Подурнела ты, Екатерина. Видать, горе и впрямь одного рака красит».

В выходной день по желанию Аграфены Егоровны собрались съездить на служебной машине Андрея в родной городок. Погода налаживалась: дождь перестал, из облаков выглядывало солнце.

В городок въезжали по Московской улице, через тот самый железнодорожный переезд, где когда-то школьница Катя любила проводить летние вечера. Но тогда за переездом волновалась рожь, а сейчас стояли совхозные домики под шифером, обрамленные молодыми липами.

Московская улица, еще недавно вымощенная булыжником, самая сухая в городке по тем временам, была заасфальтирована, и машина гладко покатилась по ней. Катя тронула мужа за плечо, чтобы он ехал тише, с жадностью рассматривая знакомые дома. Они изменились, постарели, как люди. Что ни дом, то воспоминания. Где-то теперь ее подружки, которые жили в этих деревянных домиках с резными крыльцами? Давно все повыходили замуж, разъехались кто куда.

Пожарная каланча в центре площади со смотровой вышкой наверху — самое высокое здание в городке. Она построена в конце прошлого века, и еще бабка помнила ее со дня приезда из деревни. Солидный возраст ни капли не повлиял на неизменный, несколько заносчивый вид каланчи с красными, на мощных петлях, воротами.

А вот и местный музей, расположенный в самом красивом каменном двухэтажном особняке, облицованном изразцовыми плитами. Рядом с ним, тоже в два этажа, школа. До революции тут размещался трактир с разными отделениями для всех сословий, где Алексей Иванович Ермолов — Катин дед — молодой портной пивал чаи в компании своих заказчиков.

От центра свернули на Калязинскую, посмотреть на старый бабкин дом. Калязинская улица никогда не была вымощена, и в распутицу по ней невозможно было пройти. Пешеходов спасали тротуары у палисадников, с которых месиво грязи сметали метлами. Машина сразу стала нырять на ухабах.

Бывший дом Аграфены Егоровны в глубине огорода, с грядками по обе стороны крыльца, совсем потонул в зелени двух высоченных лип.

На грядках по-прежнему росли морковь, помидоры, горох в частоколе прутьев, что сажала и бабушка для своих внуков. Не хватало лишь чучела с растопыренными руками в мужском рваном пиджаке.

Катя не сказала бабушке, что проехали мимо ее старого жилища, где им с братом всегда был готов и стол и кров.

Развернувшись, выехали вновь на Московскую по другую сторону площади.

Закрываясь от солнца ладошкой, щуря близорукие глаза, Валентина Степановна выбежала гостям навстречу.

— Вот радость-то нечаянная! Голубчики вы мои… И Наденьку привезли. Ну, беги, беги, повидайся со своими бывшими подружками. Аграфена Егоровна, здравствуй! Жива ли, матушка?..

Старушку высадили из машины и под руки ввели в дом по намытым ступеням ветхого крыльца.

Она всплакнула, когда обшарила и узнала старинное деревянное кресло с подлокотниками, в которое ее усадили.

— Ни згинки не вижу, Степановна, совсем я слепенькая. А как хочется на тебя посмотреть, на дом… Ладишь ли с соседями-то? Ничего люди попались?

— Ничего, муж с женой бездетные. Да знаешь, чай… Я вас сведу к ним, ключи мне оставляют.

— Приехала к Алексею Ивановичу на могилку поклониться, заждался он меня…

— Э-э-э, все там будем, — отмахнулась Валентина Степановна, собирая на стол. — Знай живи, пока живется, ничей век ты не заедаешь.

— Вот и Катя с Андрюшей мне так говорят… Ой, кто это? — испугалась бабка, когда что-то живое вскочило ей на колени, — никак Додон?