На земле московской

…Если бы Нина знала сейчас, что всего три месяца, отделявшие ее от Девятого мая, праздника Победы над фашистской Германией, круто изменят ее жизнь… Если бы знала!

Тогда она прочитает в газете указ правительства о посмертном присвоении звания Героя Советского Союза Даниле Михайловичу Седову. А ту улицу, где проживает его вдова, — будут именовать улицей имени Данилы Седова.

Глава 15

Жить на две семьи: Андрей с Катей в Москве несколько дней в неделю, бабушка с Наденькой — постоянно за городом — было хлопотно и неудобно. Много времени уходило на дороги, а для Кати-студентки — каждая минута на учете.

Правда, комнатенка в Москве не из просторных, но зато вместе, и Наденька все время на глазах у родителей.

Поколебавшись, Аграфена Егоровна продала свою половину.

Чем больше старела Аграфена Егоровна, тем чаще обращалась к прошлому, и всегда приходила в приятное оживление, если ее просили рассказать что-нибудь из своей жизни. Особенно она любила, оседлав нос старомодными очками, покопаться в сундуке-приданом. Там, в аккуратных стопочках, перевязанных ленточками, хранились неизменившиеся от времени старинные фотографии. Надя помнила их с младенческого возраста, безошибочно определяя, где бабушкины тятенька, где мамушка, сестрица Анюта, а где невестка Пелагея с детьми. Сейчас Наденьке приходилось показывать бабушке, где кто, водя пальчиком по карточкам, — до того уже плохо видела Аграфена Егоровна.

«Хоть бы бог меня прибрал до полной слепоты!» — иногда думала бабка после очередной поездки к врачам, замечая, как все уже и уже становится для нее окошечко в мир.

Но ни Андрею, ни Кате, жалея их, бабушка ничего не говорила о своих горьких мыслях. Они могли лишь догадываться, как бывает тяжело у нее на душе.

— Видишь ты меня? — спрашивала бабку Валентина Степановна, иногда гостящая у сына в Москве.

— Не знаю, чего и ответить… Одно лицо твое чуть белеет…

— Болезная ты моя, крепись. Всех нас ожидает такая участь. Родниковой бы водицей тебе по утрам умываться…

— Выплакала я свои глазоньки, Степановна. Сначала по мужу, потом по сыночку и Славочке. И Ленушка бедная, Катенькина мамушка, в молодые годы нас покинула. А я, старуха, все маюсь…

— Ну ты судьбу-то не гневи, — возражала бывшая соседка.

Худая, с седыми до синевы волосами, Валентина Степановна упорно не соглашалась расстаться со своей половиной дома в городке, где только кот, по прозвищу Додон, скрашивал ее одиночество.

— Спасибо, Витюша, пока еще ноги держут, жаль мне свою скорлупу оставлять, — отвечала она сыну, звавшему ее на постоянное жительство к себе.

…Аграфена Егоровна очнулась от сна с последним ударом часов в передней; можно не сомневаться — четыре утра, всегда в это время просыпается. Только отчего же ни единого просвета в окне?

Нащупав рукой штору, она приподняла ее: все едино — ни зги.

«Глазоньки мои, глазоньки… Батюшки, да я ослепла!» — сверкнула в уме догадка.

Аграфена Егоровна встала, нашла на стуле халат и на ощупь побрела в кухню.

Она еще пыталась верить, что вот промоет глаза под краном, и, может быть, к ней вернется то маленькое оконце света, которое позволяло свободно двигаться по квартире, и пусть смутно, словно через пелену, но все же видеть лица родных! А теперь ничего: тьма, куда ни повернешься.

Тихо всхлипывая и причитая, старая женщина блуждала по кухне, не находя двери в комнату.

Загромыхал по пути стул, покатилось что-то, и Аграфена Егоровна, обессилев от волнения, села, где стояла, прямо на пол.

Щелкнул выключатель, и испуганный голос Кати спросил над головой:

— Старушка моя милая, что случилось, почему ты сидишь тут?

— Катя, внученька… — могла лишь произнести Аграфена Егоровна, повертывая голову в ее сторону, но глаза были устремлены куда-то мимо, вбок.

Присмотревшись к ней, Катя охнула, опустилась рядом и бессвязно бормоча:

— Ничего, не горюй, живут же другие и с молодых лет, — целовала ее лицо, голову в марлевом ночном платочке со знакомым, милым запахом, напоминающим запах парного молока.

Проснулся Андрей, поднял женщин с пола, увел в комнату.

— В тягость я вам теперь безглазая буду, себя обиходить и то не смогу… — сокрушалась Аграфена Егоровна.

— А вот такие слова ты напрасно говоришь, просто обижаешь меня и Катю! — возражал Андрей бабке, которую любил как мать и мужеством которой всегда восхищался, зная ее нелегкую жизнь. — Настал черед нам тебе послужить. И послужим. Припомни-ка, сколько ты добра нам сделала?

Бабку успокоили, напоили валерьяновкой и уложили досыпать.

— Пусть тебе твоя юность приснится и тятенька с мамушкой, — бережно накрывая старушку одеялом, пожелала ей Катя.

Теперь после работы, не задерживаясь ни минуты, Катя спешила домой и еще из передней подавала голос:

— Это я, бабушка, не пугайся!

Аграфена Егоровна сидела в постели и что-нибудь делала: перебирала в узелочке свои платки или на ощупь листала толстый фамильный альбом с фотографиями.