На земле Родоса

Словно искусный моряк во время шторма, что в маленькой шлюпке старается извиваться от бушующих волн, так и молодой человек, сошел с предгорья города В. в родную стихию, огибая избитый тротуар и дырявые дороги в направлении союзов панелек, конгломератов сайдинга, вплетающихся в колорит первосоветских одиноких деревянных домов. Примитивные строения, – до которых, между прочим, дела никому вовсе не было, так как это считалось провинцией провинции, – скрывали пучки островов деревьев, меняясь по очереди с советской архаикой вглубь, уходили все дальше от центра, вокзала к запаху машинного гарбурина окраины города.

Людей на мелких закоулках становилось все меньше, легковые машины сменились тяжеловесными тягловыми или обычными тракторами, двигающихся с недалеких производств. Солярная копоть вместе с человеческим трудовым потом веяли в воздухе. Здесь нет той привычной и накрученной всеми СМИ зажиточности из полов кедрового ореха, мраморных подставках, золотых подсвечников и т.д. Зажиточность здесь – скромность. Красота же не в статуях или уличных постаментах, не в приглашенных артистах, готовых дать концерт всей публике, а в самом неспешном времени, дающим возможность людям не торопиться с различными жизненными решениями.

Рядом стоял обветшалый дом, в окнах которого проскальзывали детские лица, частью наблюдавшие за неизвестным им мужчиной с большой сумкой на плече, и ещё одной непонятной в другой, и другой частью, наблюдали они, за пожилым мужчиной у отделения почты, держащего в руках розовую открытку с незатейливой надписью «от сердца». Для него цветная картонка это то, что он смог купить на минимально прожиточную плату, а дряблый шарф с дырами, изношенная куртка и грязная обувь развеивались перед встречным ветром вручения этой самой открытки, и потому от сердца.

Мужчину сменили полки пыльных пилорам, их сивых мощностей, потоки лесом груженых машин. Раньше, на местах пилорам, стояли первые крестьянско-помещичьи поля, скотные дворы. Вслед за ними, встретив октябрьскую революцию, особняком встали тяжелые коллективные производства пролетариев, но невидимая рука рынка двадцать первого века разрешила вопрос в пользу рыночной конъюнктуры, приведя в упадок местечковую утопию. Производства заросли алюминиевыми зарослями, приняли новую веху идей конкуренции, и так открылись пилорамы.

Местность насыщалась подходящей гридеперлевой кровью рабочих, получая плазму их сил, времени, их отказ от семьи в угоду заработка денег. Пусть и не особо думающих об образовании, предпочитавших книге алкоголь, они верно работали, как тягловый скот, производя древесные брикеты, строительные бруски, очищали поваленный лес. За ними протекала река пепельного отражения с загрязненным побережьем от выбросов соседствующих производств. Река вела путь к одинокой, стоявшей на высотке холма, ветхой церквушке, что ранее служила амбаром припасов и зерновых культур, консерв и воинского пайка.

Производственная фауна менялась следующей улицей, идущей налево, куда прошел Родос, отмечая в голове последние три поворота.

Ванильные лучи солнца играли на солнцезащитных очках проходящего мимо молодого человека, опутанного абрикосовыми наушниками. Его сознание окружали медовые соты прогресса и новых технологий вкупе с минималистично-квадратной культурой. Молодой человек встретил девушку в грушевом пальто, и, обняв её, направился с ней в сторону недалеко стоящего торгового центра грушевого цвета.

Из клети слышались чирикающие голоса кардиналов, боявшихся дальнейшей участи из-за темноты непроницаемой ткани. Родос поставил клеть и сумку на асфальт, улыбаясь возвращению домой, а рядом бегающий мальчик, игравший с детишками во дворе, которого Родос не заметил и не слышал, зачинал неизвестное двустишие:

– Мне все открыто в этом мире – и ночи тень, и солнца свет…

V.

Среди распрей цветов и отдельных осколков прошлых столетий, дорога привела грека в родную гавань. Все тот же белокирпичный первый этаж с надстройкой второго из красного дерева, что, не выделяясь, стоит вровень со всеми остальными домами окраины города В.

В предвкушении встречи, на лице Родоса проступил мягкий румянец, все внимание было переключено на окна в надежде увидать, хотя бы в профиль, есть ли кто дома. Но, не увидав в них никого, инстинктивно ускорил шаг, пробежал фасад с намерением сначала постучать в дверь, и лишь потом пройти, но откинув эту идею, сразу зашел внутрь.

Уже внутри, он по запаху учуял родную атмосферу, знакомую прежде. Атмосферу чистого порядка и семейной верности.