На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Во время пиршества раздался звон бубенчиков, и к хатону Алексея бодро подкатил Роман Слепцов — поджарый пожилой тунгус в черных очках, по прозвищу «атаман». Как непревзойденный знаток местности, он был специально прислан Сыромятниковым в качестве проводника для партии Шаталова. С великим почетом усадили мы проводника, угостили спиртом и с помощью Кости стали с пристрастием допрашивать его о путях-дорогах. Однако после долгих расспросов мы с Шаталовым пришли к грустному выводу, что «атаман» крайне туманно представляет себе места, в которые направляется Шаталов, и что с таким проводником нам придется хватить немало горя. Держался Слепцов весьма уверенно, но для меня, знающего Мяунджу и нижнее течение Аркагалы, было ясно, что он никогда там не бывал. После разговора с ним Шаталов не на шутку стал задумываться, как бы побыстрее и с почетом избавиться от этого проводника, ибо ясно было, что пользы от него будет немного.

Обратная дорога была сплошным фейерверком снежной пыли. Нарты неслись как бешеные, олени, высунув от натуги длинные красные языки, угорело мчались, понукаемые выкликами наших каюров, и пятнадцатикилометровое расстояние до нашего стана мы проехали за каких-нибудь полчаса. Костя Шахурдин простодушно заметил: «Однако нынче день по-стахановски провели, шибко хорошо ехали».

На следующий день, когда все уже было подготовлено к отъезду, выяснилось, что у Кости пропало два оленя. Костю, однако, огорчила не столько пропажа оленей, как то, что они пропали именно у него, в то время как у каюра партии Шаталова бывшего кулака Зыбина все олени оказались на месте. В свое время Костя злорадствовал, когда у Зыбина волки вывели из строя трех оленей, теперь пришла очередь злорадствовать Зыбину.

Зыбин, как он выражается, «подарил» Дальстрою две тысячи оленей. Когда мимо проходят транспорты, он с затаенной грустью говорит: «Вот, однако, моя олень пошел». Оленей тунгусы распознают с исключительной точностью. Для нас они все «на одно лицо», а для тунгуса каждый олень имеет ярко выраженную индивидуальность.

Отношения у Шахурдина и Зыбина натянуто-враждебные, и Костя всячески старается подчеркнуть это. Когда мы вчера возвращались домой от Алексея Балаторова, Костя ехал на своих оленях впереди, во главе кавалькады. Зыбину, у которого были более быстрые и сильные олени и который запросто мог обогнать Костю, приходилось скрепя сердце глотать эту горькую пилюлю. По тунгусскому обычаю не пытаться обогнать своего противника зазорно, тем более что Костя нет-нет остановит свою нарту, обождет немного, а потом вновь пустит вскачь своих оленей. Однако, помня о своей классовой принадлежности, Зыбин, глотая обиду, упорно держался сзади, не решаясь дразнить своего соперника.

Пока огорченный Костя искал пропавших оленей, партия Шаталова отправилась в путь. Во главе ее ехал «знаток местности» Роман Слепцов. Мы выехали часа через три. Одного оленя так и не удалось найти.

Дорога была очень тяжелая, и за день мы проехали не более 20 километров. Несмотря на то что партия Шаталова проторила след, мы двигались довольно медленно. Извилистое русло Нексикана прихотливыми зигзагами перебрасывалось от одного склона долины к другому. Нарты еле-еле тащились по глубокому сахарно-рассыпчатому снегу, в котором, как в песке, глубоко тонет нога.

Через несколько часов мы догнали Шаталова и дальше двигались все вместе бесконечной вереницей из полутораста нарт. Верные старым колымским традициям, мы с Шаталовым шли пешком. Глядя на медленно ползущую цепь нарт, концы которой уходили из поля зрения, мы невольно начинали чувствовать, насколько солидно поставлено у нас дело в этом году.

Переночевав в среднем течении Нексикана, мы на следующий день свернули в один из боковых притоков и через несколько часов подошли к его вершине, которая крутой кривой линией уходила высоко вверх. Знаменитый проводник «атаман» Слепцов завел нас в такое место, которое грозило вывести из строя наших оленей. «Однако по-русски это называется не перевал, а гора», — саркастически произнес Костя Шахурдин, глядя на подъем, который нам надо было преодолеть.

Дело клонилось к вечеру, и нам пришлось заночевать у подножия этого «перевала».

На следующее утро началась тяжелая процедура подъема. Под непрерывное улюлюканье, свист и крики цепочка нарт и оленей, судорожно вздрагивая, порывами продвигалась вверх, но вскоре, обессиленная, останавливалась.

«Перевал» оказался исключительно крутым и высоким. В каждую нарту пришлось вместо двух впрягать четырех оленей, и только благодаря этому мы могли кое-как подниматься.

Крутизна в некоторых местах достигала двадцати пяти-тридцати градусов. В глубоком сыпучем снегу тонула лишенная опоры нога. Подниматься было мучительно тяжело. Все работали дружно, не жалея сил. В воздухе стояли сплошной рев, свист и гомон. Взявшись с обеих сторон за нарты, люди криками и ударами подбадривали измученных оленей. А они, хрипя, спотыкаясь и падая, с дико вытаращенными глазами, утопая в сыпучем снегу, пытались рывками тащить вверх тяжело груженные нарты.