На золотых приисках

свой путь затесками на деревьях. Наконец, пришли к Кун-

дату.

После этого я присоединился к рабочим, ведшим канаву.

Петр Иванович же занялся обследованием местности

и пробами.

Работа была трудна. Валились деревья, проходилась

толща корней, извлекались крупные валуны. Иногда они

были настолько велики, что их приходилось взрывать. Тро-

фим Гаврилович брал ручной бур, молоток и садился на

такого великана.

Часами бурилась цилиндрическая скважина, так назы-

ваемый «шпур», при чем работа задерживалась необходи-

мостью точить буры. Получавшаяся буровая мука вычер-

пывалась ложечкой-чищалкой.

Но вот шпур готов. В него закладывается динамитный

патрон с затравкой, т.-е. с резиновой трубкой, начиненной

порохом. Патрон сверху закрывается песком или глиной,

своего рода пыжом.

— Берегись, ребята, под. деревья! — кричит Трофим

Гаврилович роющим канаву.

Все отбегают подальше и становятся под густые ветви

елей и пихт.

Трофим Гаврилович зажигает затравку, и сам отбегает

подальше.

Раздается взрыв, и камни с шумом падают вниз, ссекая

ветви деревьев. Подходим к валуну. На его месте лежат

остроребрые куски разной величины. Их тут же вывали-

ваем из канавы.

Снова валятся деревья, наполняя тайгу порывистыми

и скрипучими вздохами, сечет топор корневые щупальца,

гудит лом, чакает кайла, и пот, пот без конца струится по

телам таежников.

День начинался со светом, со светом и кончался. К этому

времени кончались и силы. Сколько ни плати — рука не

возьмет больше лопату.

— Шабаш, ребята! — обессилевшим голосом бросает

Адрианов, сам еле волочащий ноги.

Собираем «инструмент», спускаемся вниз, к началу

работ.

Теперь другая забота: спим под пихтами, ночи же стали

холодны, утром проснешься — все обсыпано инеем, словно

серебром. Таскаем на ночь дрова, разводим огонь.

Вся артель собирается кругом.

Сушат пропотевшие и промокшие портянки, рубахи.

Раскуриваются трубки и цыгарки.

На рогульках подвешивается железное ведро для чая.

Через некоторое время в закипевшую воду бросаются гор-

сточка кирпичного чаю и для аромата листик смородины.

К чаю — ломоть горьковатого хлеба. Сахара не было. Этот

ужин плохо восстанавливал силы, и после него хотелось

есть.

Между тем темнеет. Огонь озаряет лица золотоиска-

телей, нижние части стволов двух — трех пихт, несколько

темных веток над нашими головами, дальше же — полная

тьма.

Филимон, как всегда, молчалив.

Это крепкий смуглый мужик с черною курчавой бородой

и такими же густыми волосами. Он держится себе на уме,

ни на кого не смотрит. Зато рабочий Иванов неизменно

бодр и оживлен. Ему лет 28 или 30. Его лицо смугло, вы-

брито, он сухощав, подвижен и энергичен. В тайге Иванов

недавно. До этого он работал в Нижегородской губернии,

на Сормовском заводе. Соскучился по лесам и голубому

небу и ушел на уральские прииски.

Потом захотелось в Сибирь, и он очутился в тайге

Кузнецкаго Ала-тау. Он не любит заводов и предпочитает

свободу и непосредственную близость к природе мелких

золотоискательских партий.

Закусив хлебом с чаем он достает из кармана замуслен-

ную книжку и начинает ее читать, вслух.

Оказывается — похождения Шерлока Холмса.

Все, кроме Филимона (ему чуждо все, что не касается

его непосредственно), с напряженным вниманием слушают

чудесный рассказ. Забываются усталость, сон.

Я не выдерживаю, укладываюсь спать. Изголовьем слу-

жат корни огромной пихты. Засыпая, все слышу свежий

голос Иванова.

— Вам сегодня идти на Полуденный за хлебом, — гово-

рит рано утром мне Адрианов, — на гнедке Петр Иванович

едет на Центральный добывать муки, и вам придется нести

ковриги на спине.

Я доволен поручением — проводка рва прискучила. Беру

брезентовый мешок с лямками и отправляюсь на стан. Идя

по живописной тропке наслаждаюсь тишиной и отдыхом.

Вспугиваю клохчущую тетерку с выводком. Переходя ручей,

набредаю на черную бархатистую змейку, живо скрывшуюся

в траве. Высоко над зелеными горами спокойно и плавно

кружит большой ястреб.

На стане лишь две женщины да четверо детей Адриа-

нова. Женщины жалуются, что им страшно одним жить,

и они радуются, что я пришел.

У Фаины Прохоровны болен корью маленький Валя.

К вечеру он скончался, чем мать была мало огорчена.

Больше ее огорчала корова Маруся. У ней была какая-то

симпатия на Николке, в пяти верстах от Полуденного,

и Маруся ежедневно туда путешествовала, рискуя быть

съеденной медведем. Поздно вечером она, обыкновенно,

возвращалась на стан, издали оповещая о своем прибли-

жении протяжным, трубой звучащим мычанием. Иногда же

Маруся задерживалась на Николке слишком долго, и тогда

Фаине Прохоровне приходилось идти за ней, изощряясь

при этом в самых нелестных эпитетах по адресу увлекаю-

щейся коровы.

Хлеб выпекался, и надо было ждать до утра. Фаина

Прохоровна боялась спать в комнате, где лежал трупик

Вали, и под предлогом печения хлеба ушла на ночь

с детьми в помещение рабочих к Авдотье. Я лег спать

в своем помещении. За перегородкой лежали останки маль-

чика.

Ночью я был разбужен воем. Под окном протяжно

и жутко выла собака. Очевидно, почуяла особенный запах

умершего человечка и пришла в смятение от ощущения

смерти.

Утром набил большой мешок еще теплым хлебом, устроил