На золотых приисках

Но подошедший кузнец (вероятно, как и я, неопытный

охотник) запротестовал:

— Еще совсем не светает. Где же свет, я ничего не

вижу. А козлы кричат гораздо позднее, часа через три, и

нужно еще обождать.

В ответ Никита что-то недовольно проворчал и, помол-

чав минуту, решительно заявил:

— А я все-таки пойду домой, — и с этими словами напра-

вился к речке.

Сначала было слышно чавканье его сапог в насыщенном

водою мху и треск валежника, потом гулкий стук сдви-

гаемых камней в речке. Яростный лай собак и скрип двери

возвестили нам о его приближении и приходе на стан.

Я и кузнец уселись вместе на корнях кедра. Потянуло

ко сну, и я частенько начал клевать носом свои колени,

а чрезвычайно охладившийся воздух поминутно бросал в дрожь.

Не знаю, сколько времени мы так сидели, вероятно, довольно

долго, потому что, когда мы начали разговаривать, то уже

порывами налетал ветерок, восток заметно посветлел, звезды

почти все потухли, а луна, как бы истомленная, блед-

ная и немощная, жалким жестяным кружком висела на бе-

лесоватом небе. Голоса птичек становились все разнообраз-

нее, громче, многочисленнее, со стана донесся крик петуха,

и тогда мы поднялись и по тому же болотцу направились

домой. На песке у речки нам попался свежий след козы.

Повидимому, она подходила к краю болотца, но, почувство-

вав и заслышав те запахи и звуки, которыми столь богато

было болотце этою ночью, поспешила вернуться обратно.

Когда мы пришли на стан, то было уже полное утро.

Восток горел, волны горной тайги зеленели хвоей, сверкали

красными, желтыми и синими цветами, блестели росой, гре-

мели голосами птиц, а по долине Кундата и по болотцам

косматыми белыми чудовищами расползался туман.

Встреченные дружным лаем собак поспешили мы в хи-

жины, завернулись потеплее и крепко заснули.

Проснувшись, не торопились вставать.

* *

Наслаждались сознанием, что можно лежать до сыта, что не

придет Трофим Гаврилович и не будет кричать—«встава-ай!»

Отходили мышцы и спина, рассасывался яд усталости,

организм восстанавливал нарушенное в нем равновесие.

Искупались артелью в быстрых струях Кундата, попили

не спеша чайку с ржаным хлебом и расселись в чистых

рубахах да сарафанах по ступенькам крылец. Ласкали

глаз на сочной зелени яркие, как огни, красные кумачи

и синие ситцы.

Я занялся чинкой куртки и сапог. Около меня лежала

корова «Маруся», жевала жвачку и временем тяжко взды-

хала, обдавая меня теплым дыханием. Кругом нее и по

ней бродили куры и склевывали с нее комаров и мух, что

доставляло Марусе, видимо, большое удовольствие, так как она

явно воздерживалась от резких движений, чтобы не спу-

гнуть кур.

Против меня, на крыльце дома рабочих, сидел Никита

с другом Матвеем.

Рядом с ними на ступеньках устроилась «баба» Никиты

Авдотья, поглаживая лежащего у ее ног пса Верного.

Помолчав, приятели запели старинную сибирскую песню

про Ермака.

У Никиты, несмотря на его шестьдесят лет, звучный

и сильный тенор, у Матвея — баритон. У обоих отличный

слух и хорошая выдержка в пении.

Песня лилась свободно и красиво. Никита вел основной

мотив, Матвей дополнял его гармоническим и оригинальным

музыкальным рисунком. Из души выливавшееся, искусное

пение захватывало, приводило в движение дремлющие в чело-

веке силы, раскрывало красоту жизни. Из помещений

вышли все немногочисленные обитатели становища и с на-

пряженным вниманием впивали в себя чародейку-песню.

Песня рождала творческие порывы, стремление к необыч-

ному — и таежник шел по пути наименьшего сопротивления.

Скоро из помещения рабочих послышались громкие разго-

воры, затем брань и, наконец, грохот потасовки.

Причина ее всегда одна и та же — баб в тайге мало.

Кроме Авдотьи и Фаины Прохоровны, на стане есть еще

лишь одна баба Иринка. Посмотреть на нее сбоку — что-

то лошадиное и стихийное вспоминается. Но натура у Иринки

непостоянная. Недавно была в большой дружбе с татари-

ном. Через неделю повздорила с ним и сдружилась с Гаври-

лой. Вчера же она при всех изругала Гаврилу и одобри-

тельно отозвалась о Максе. В результате сегодня, после

музыкального и спиртового вдохновения, разыгралась пота-

совка. Макся первый выкатился из помещения, так как про-

тив него были и Гаврила и татарин, затем выброшенным

оказался Гаврила, татарин же с Ириной остались допивать

спирт. К этой паре присоединились певцы с Авдотьей,

и скоро весь стан, кроме хозяина, семьи служащего и меня,

был пьян. Уже горланились песни, Никита хныкал, Матвей

же уверял Петра Ивановича, что «вот пропади он на этом

самом месте, если... ну, больше ничего!» Татарин поша-

тываясь вышел на крыльцо и начал угрожающе посматри-

вать в сторону помещения Петра Ивановича. Заметив это

настроение, Никита с Матвеем пробовали втолкнуть тата-

рина обратно в помещение, но татарин был силен и легко

стряхивал с себя двух приятелей.

Дело было решено надвинувшейся грозой. Тайга вдруг

зашумела и загудела, заскрипели пихты и кедры, стемнело,

и дождь ливнем обрушился на стан. Все разбежались по

домам.

***

— Вста-ва-ай!— врывается в сон голос Трофима Гаври-

ловича.

Трещат таежные головы, не оторвешься от жесткого

изголовья.

— Ох, выпить бы! — проносится вздохом по рабочему

помещению.