На золотых приисках

Сначала меня поразило то добродушие, с которым Петр

Иванович позволял жене служащего пробирать себя, но по-

том я догадался, что Петр Иванович долго уже не платил

Адрианову жалования.

Выпив стакан чая, вышел из комнаты на воздух. Была

почти полная ночь. На западе еще светился нежный золо-

тисто-розоватый, тихий свет; и на его фоне совершенно

отчетливо выступали острые и строгие, точно зубья гигант-

ской пилы, верхушки пихт и елей. Правее заката растя-

нулось но горизонту тяжелое, мутно-синее облако. Широ-

кая гора Алатага уперлась в него своею вершиною и оста-

новила его грузный и плавный полет, А еще дальше, на

другой стороне неба, из-за горы осторожно поднимается

луна, разбрасывая по горам прозрачную, серебристую ткань

из своих лучей. В синевато-темной глубине неба загора-

лись и вспыхивали цветными огнями звезды. Смутная тайга

хранила молчание. В ней, как и в небе, дарила тишина,

и в то же время чудилось, что от нее исходит какое-то

неслышное, но могучее звучание, точно тайга тихо дремлет

и в дремоте глубоко и мерно дышит, выпуская из себя

теплый ароматный пар, мерно, неуловимо колышет свои

ветви, иглы, листья.

Около тлеющих остатков костра неподвижно стояла корова

монотонно жуя жвачку. Скрывшийся в траве Гнедко то и

дело позвякивал колокольцем. Сонные куры вяло поспорили

из-за места.

А вот и ночная, зловещая птица начала свое угрюмое

у - уканье. — Шубу — шубу! — глухо звучит ее странный

и мерно повторяющийся крик среди мертвой тишины, то

где-то далеко в глубине леса, то совсем близко на горе, то

снова далеко и неясно. В ответ на зов самца с облитой

лунным светом вершины исполинского высокого кедра раз-

дается хрипение самки, точно давящейся чем-то непрогло-

ченным. Но скоро эти звуки замерли. В низинах зашеве-

лился туман.

Так прошли шесть рабочих дней.

* * *

В субботу рабочий Никита и кузнец Николай предло-

жили мне отправиться ночью па близлежащее болотце

посторожить диких козлов. Каждую ночь, на рассвете, эти

животные начинают громко кричать, подзывая самок и взбу-

дораживая наших собак, Я поспешил согласиться, и мне

было наказано собраться к десяти часам вечера.

Никита — старый таежный волк, родившийся, выросший,

и доканчивающий дни свои в тайге, вечный скиталец

и искатель золота, — то самостоятельный, то в качестве наем-

ного рабочего у кого-нибудь другого. Ему уже минуло

60 лет, но па голове нельзя заметить седых волос, которые

густым и ровным покровом закрыли верх его головы. Только

цвет их сделался каким-то блеклым, близким к цвету его

полинявшего светло-коричневого кафтана. Бритое, бронзовое

лицо светится ласковым добродушием, плутоватостью, за

живыми, проницательными глазами чувствуется природный

ум, а спокойные движения и походка говорят об уверенности

в себе и рассудительности. Костюм Никиты был тот же,

что и у всех таежных бродяг: шляпа с короткими полями

буровато-темноватого цвета, полинялый короткий кафтан,

перетянутый красным кушаком, широкие плисовые шировары

и сапоги до колен. Во рту всегда дымится трубка, а в пути

за плечом непременно висит одноствольное шомпольное ружье

с торчащим из дула войлоком. Наконец, у него была баба

Авдотья, худощавая и бодрая старушка, и веселый моло-

дой пес Верный, которые сопровождали Никиту во всех его

странствиях. Нрав у Никиты был самый безобидный, за

что собственно и держал его у себя Петр Иванович, так как

силушки у него оставалось уже немного. Так, например,

если Никите с Авдотьей удавалось выпить, то в то время

как другие рабочие в таком состоянии начинали опасно буй-

ствовать, Никита оставался тих, смирен, начинал чмыхать

носом, вытирать рукавом слезы и горестно-прегорестно мотать

старой головой. Друг Никиты Матвей тоже никогда не

буянил и, подвыпив, обыкновенно, с многозначительным

азартом без конца убеждал Петра Ивановича,что «ну, и...

больше ничего. Вот ей-же богу, пропади я на этом самом

месте, если... и больше ничего».

На другой день Никита бывал болен, пластом лежал на

койке, морщился и ни с кем не разговаривал.

Кузнец Николай тоже старик, У него тоже темное от

копоти и солнца лицо, дышащие энергией и умом, но как-то

избегающие долго останавливаться на собеседнике глаза,

точно Николай опасался, чтобы чужой человек не прочел

по глазам его сокровенных тайн. У кузнеца была всклоко-

ченная, полуседая борода, такая же великолепная, волнистая

шевелюра, он обладал звучным приятным голосом, был хо-

роший расторопный работник и располагал к себе каждого,

хотя и держался особняком и ни к кому не набивался

с разговорами. Не смотря на видимую хмурость, во всех

его движениях и словах сквозила мягкость и печаль. Может-

быть, это была надвигающаяся старость, горечь одиночества

и бездомности, тревога за кусок хлеба, когда не станет сил

работать, или какое-нибудь неотвязчивое воспоминание из

прошлого, но только в нем было нечто, выделявшее его среди

остальных таежников.

На другой день после нашей охоты на козлов он ушел

от Петра Ивановича, пробыв на стане одну неделю. Нани-

маясь Николай долго и настойчиво выспрашивал Петра Ива-

новичи, будет ли работа зимою, так как он человек поло-

жительный и на время оставаться не любит. А через не-