Nabat_1

Попасть сюда заплутавшему туристу невозможно. Во-пер­вых, на жигулятой козе не подъедешь, пеших же встречали ребята на кордоне в пятнистой форме и со всеми причинда­лами, которые стреляют и больно быот. Сунулись сюда как- то казачки, которым в последнее время до всего было дело. «Куда вы, служивые?» — вежливо остановили их у шлагба­ума. «Куда надо!» — был ответ. Ну надо, так надо... Пять шагов сделал старшой — лошадь под ним шарахнулась, сбро­сила наземь. Пока с матами лошадь за узду хватал, в яму свалился, где ему Егорий святой привиделся, злой такой. А вынули его сотоварищи, дух, говорят, от тебя чего-то тяже­лый идет. Так восвояси и поехал, попахивая. «Всего добро­го!» — пожелали им на кордоне. «Шоб тебя!» — ответил старшой нечистый. Чистые сотоварищи промолчали. Вспом­нили, видно: «Незваный гость хуже татарина», а сторонка была как раз та, где русичи некогда мамаев в болотину зама­нивали.

Двухэтажный терем был изваян крепко, в ласточкин хвост и без единого гвоздя могучие стволы, оконца с пуленепроби­ваемыми стеклами, кованое железо на дверных петлях, внут­ри просторно и легко дышится. А что на крыше антенн натыкано, так это дань времени.

Сюда и привезли дневать-ночевать Илыо Трифа, а позже Марью, чтоб Аркадий Левицкий не скучал.

Марья, судя по всему, испуг пережила, наглеть принялась с прежним упорством. Триф, отобедав или отужинав, поды­мался к себе в светелку, с дурно воспитанной девицей об­щаться не хотел — себе дороже, хватало общения за столом, а Левицкому выпадало слушать сивый бред сытой кобылки.

Судских не ошибся, выбирая в содруги для Марьи Арка­дия. Молодой, неженатый — это на всякий случай. Но Ле­вицкий попал в УСИ из отряда морского спецназа, с кем много не поговоришь, расстроить невозможно. Марье приходилось одной изощряться в комментариях у телевизора. Аркашу она посчитала за обиженного умом, который мог подать, принес­ти, а больше от мужиков ничего и не надо. В неполные шест­надцать она шустро рассуждала обо всем и особенно о сексе. С одной стороны, это вполне естественно, у Марьи уже все вполне округлилось, налилось и кое-где чесалось, с другой — приятно наставлять туповатого увальня, который ничего не знает про эрогенные зоны, французскую любовь и прочие действа. Она, конечно, провоцировала Аркашу, а тот будто таинства познавал, хлопая глазами и ушами. Господи, что взять с мужлана! Изредка Марья задумывалась: а не разыг­рывает ли ее Аркадий, уж больно он внимательно все слуша­ет и кивает, делает свои профессиональные легкий вздох на два коротких выдоха и зенки таращит. Не Аркаша, а каша...

«Аркадий, остерегайтесь этой бестии! — советовал Триф. — Или я за себя не отвечаю».

«Ничего, — беспечно отвечал он. — Я за себя отвечаю».

В одну из зимних ночей Марья заявилась в комнату Ар­кадия.

— Все надоело. Хочу отдаться, — заявила она, снимая через голову ночную до пупка рубашонку. — Только ты это аккуратно делай. Я девчонка еще честная.

Аркадий сел на кровати, включил ночник. Легкий вздох, два коротких выдоха — и вопрос:

— А что делать?

— Вот балбес! Я же учила тебя!

Аркадий внимательно оглядел ладную фигуру Марьи. Крепкая сформировавшаяся грудь, сильные ноги, заглянул даже сбоку на попку с крутым подзором, потом на себя мус­кулистого — все это на вдох и два выдоха и сказал наконец:

— Тут надо Илью Натановича спросить.

И полез под кровать за тапочками.

— Урод! — словно резаная закричала Марья.

Действительно, пришел Илья Натанович. Вернее, снача­ла постучал, но дверь с треском отлетела к стенке, и мимо него вжикнуло что-то голое и яростное.

— Господи, что это было? — протирал он глаза и разгля­дывал виноватого Аркадия. — Я так боялся этого, я же вас просил...

— И она просила. Да вот тапочки у меня, Илья Натано­вич, великоваты, не подошли, видно, — отвечал Аркаша, держа в руках по стоптанному тапочку. Легкий вздох, два коротких выдоха.

— Я понял вас, — уразумел Триф.

За завтраком Марья шипела на Аркадия, словно дотлевал костерок ночного пожара, но прежней удали не проявляла. Триф уловил смену настроения.

— Маруся, тебе мыть посуду, — распорядился он.

Марья возмутилась фамильярностью, вскочила и убежа­ла на кухню, куда ей принесли грязные тарелки. И ни слова.

Что она, ревя, позже осмысливала, можно догадываться, однако шипеть перестала, поучать тем более. Сменила так­тику, стала прислушиваться к порциям легких вздохов на два коротких выдоха.

Привезя Марью сюда, Судских не опасался насчет побега и взбалмошности. Просил Левицкого общаться с ней просто, воль­ностей не позволять. Ей было сказано без обиняков: она в ро­зыске, прячут ее здесь по политическим соображениям. Фигура, стало быть, вровень с загадочным книгочеем Трифом.