Набат-3

От прилива чувств Вавакипу хотелось поговорить с дамой, смутить ее своей родовитостью, что он оглы и со дня на день станет заде, и он не прочь пригласить ее в ресторан, но приятная во всех отношениях дама как-то исподволь и элегантно выжала его из кухоньки в коридор, где стоял наготове с его пальтецом и шапкой десантник, и

Вавакин-оглы неожиданно для себя очутился и промозг­лой сусте и темени. Настала реальность.

— Дай закурить, — напомнила она о себе тремя шало­паями с мрачными рожами без предупреждения.

Я не курю, - ответил мерзавец Вавакин, отпрыгнув сразу на приличное расстояние.

— Ты чё, больной? — удивился один из шалопаев.

— Я депутат! — защитился мерзавец Вавакин. Про оглы смолчал. Но его вычислили:

— Оглоед...

Остальные захихикали. Вавакин предупредительно су - пул руку в карман. Ничего там не было, ничего другого и не оставалось. Хихиканье напоминало вжиканье ножич­ков по точилу.

— Не подходите ко мне! — прикрикнул Вавакин, сры­ваясь на фальцет. — Ответите перед законом!

Кому заливаешь, чучело? Депутат, — передразнили его. — Депутаты на «мерсах» катаются!

— И не по нашей улице!

— В Свиблово депутат не полезет!

Шалопаям было весело. Их боялись, а кружков по ин­тересам давно не водилось.

— А вот я приехал! По делу! Депутатский запрос! А машина уехала! — от обиды и страха выкрикивал Вавакин. Для верности он отступил еще па шаг и завалился в тран­шею. Показалось, в тартарары. Ой как жутко стало от не­предсказуемости!

Падение состоялось с малыми потерями. Ударился он локтем и затылком, и почудилось вдруг ни с того ни с сего, что на дворе девяносто восьмой год, лето, и сам он нежится на шикарных постелях. В темноте, которая стала на некоторое время союзником против шалопаев.

Союз длился недолго. Сверху посветили фонариком.

— Влип, депутат сраный? — спросили сверху въедливо и со значением. — Ну, бляха-муха, держись...

Хотелось выть от жути и беспричинной боли. Траншея стала разрытой могилой, чавкаюшей от предвкушения жи­вой плоти.

— Я настоящий! Народный! почти выл мерзавец Ва­вакин. Трясущимися руками он кое-как достал удостове­рение и сунул его в сноп света. — Нате! Нате!

Прошла вечность, прежде чем у шалопаев настроился процесс мышления, хоть и с ударением на первом слоге. Они поверили ему. Они не поверили себе, какое счастье привалило в этот вечер: живой депутат в яме! И все же наши шалопаи — лучшие в мире: забивать камнями на­родного избранника, суку и мерзавца, они не стали, чув­ство сочувствия взяло верх над низменным.