Набег язычества на рубеже веков

Затем я уехал в Киев, а через несколько лет и Сергей объявился в этом городе и каким-то чудом нашёл меня на даче. Оказалось, что он направлялся в Ковель для сопровождения группы школьников, возвращавшихся с экскурсии, и предложил мне присоединиться к этому путешествию. Я с радостью согласился. Ветер странствий увлёк нас, и когда выяснилось, что Сергей опоздал, и детей уже отправили с другим педагогом, мы решили совершить турне по Западной Украине. Переезжая на автобусах из города в город, из посёлка в посёлок, мы очутились в живописнейшем уголке этого края, на берегу озера Свитязь, воспетого Мицкевичем. Мы часами плавали на лодке по этому огромному озеру, не опасаясь громко рассказывать друг другу политические анекдоты, – их Сергей знал множество. В дешёвых столовках, где мы питались, нас принимали за иностранцев, поскольку мы пытались говорить исключительно по-английски. Вскоре к английскому присоединился эстонский. Бродя ночью по львовскому вокзалу, мы познакомились с тремя юными эстонками, совершавшими путешествие по этим местам. Утром мы с нашими новыми знакомыми отправились осматривать Львов, а вечером, как верные рыцари, навьючив на себя рюкзаки наших спутниц, двинулись за город. По пути мы все вместе насвистывали популярные марши из «Аиды» и «Фауста». Затем – часы напролёт у туристского костра мы слушали эстонские песни, которыми услаждали слух наши спутницы. Они регулярно пели в студенческом хоре, поэтому знали их множество, а вот мы с Сергеем в ответ на их просьбу спеть украинские песни, смогли исполнить, изобразив весьма нестройное двухголосие, разве что «Реве та стогне Дншр широкий». Подобные встречи меня не раз убеждали в умении Сергея легко сходиться с людьми.

И вот Сергей опять в Киеве, в аспирантуре пединститута. Совместные беседы за чайным столом, теперь уже втроём – вместе с Серёжиной женой Ларой, прослушивание грампластинок и мечта о совместном житии «коммуной». Нас сближала общность взглядов на искусство: незыблемость нравственного начала в искусстве и взаимозависимость искусства и жизни. Несмотря на разные эстетические пристрастия (в те времена я был увлечён западной модернистской музыкой), мы находили с ним общий язык не только в поэзии, где нашим кумиром издавна был Блок, но и в музыке, где я, не греша против модернизма, изредка возвращался к традициям, например, в романсе на стихи Блока «Девушка пела в церковном хоре» или в театральной сказке «Золушка», написанной под влиянием бесед с Сергеем. К тому времени относится наша совместная работа над статьёй «Блок и Вагнер». Я помню, как мы, собравшись в каком-то подвале, где размещалась музыкальная студия, с необычайным энтузиазмом составляли план статьи, затем слушали у меня дома на пластинках с клавирами в руках «Кольцо Нибелунгов» и другие вещи Вагнера, регулярно ходили в публичную библиотеку, где в условиях соблюдения полной тишины, мы без слов понимали друг друга, и, читая мемуары Вагнера «Моя жизнь», в частности о восстании в Дрездене 1949 года, восторгались романтическим порывом, охватившим Вагнера и Бакунина в тот период. Нашей любовью к Вагнеру удалось заразить некоторых друзей, например В. Сильвестрова, хотя в некоторых музыкальных кругах того времени к романтикам относились почти с презрением. Идя в гости к скептически настроенным друзьям, Сергей говорил: «Идём громить салоны!». Однажды целую ночь мы провели с одной женщиной за слушаньем «Тристана и Изольды» (на пяти пластинках), причём в антрактах мы пили чай и бесконечно спорили. Беседы, часто с малознакомыми людьми, инициатором которых был Сергей, были не только об искусстве, они были о человеке и о роли общения в жизни людей, об общности людей и природы. По сути, Сергей выступал в этих беседах как проповедник некоего учения, направленного против эгоистического разделения людей по признакам специализации, против преобладания рассудочности в отношении к жизни, против нарушения гармонии между человеком и природой. Это учение заключалось в необходимости осознания человеком общности всего живого на земле и в необходимости активного проявления добра. Оно давало бой «нравственной пассивности». Особое значение Сергей придавал открытости человека перед другими людьми. По его мнению, человек может вылечить боль своей души предельным обнажением её, но не пред всяким, а лишь перед любимым человеком. К этому времени (1969 год) относится написание статьи Сергея «Трагедия духовного максимализма», в которой он подробно излагает свои взгляды. Она писалась во время поездок в Москву и Ленинград, связанных с написанием его диссертации. Во время одной из них мне довелось общаться с Сергеем особенно близко.