Наблюдатель

Сергей помолчал несколько мгновений. Затем сказал как бы сам себе:

— Все-таки еще свежачок. По свитеру он, блядь, соскучился!

Антону стало немного стыдно.

— Как думаешь, что Валентиныч сделает?

— Ну, он нехило разозлился. Растворить не растворит, а вырубить может.

— Понятно.

Микроавтобус мчался на базу.

— Слушай, а чего ты мне блокнот ни разу не припомнил? — спросил Антон, стараясь разрядить ситуацию.

— Какой блокнот?

— Ну, с антресолей.

— Я не видел. А что там?

— Да так… — Антон махнул рукой.

— Не, ну серьезно?

— Стихи я туда писал. Не очень хорошие.

— А! Я в стихах не очень разбираюсь. Я и книжек-то за жизнь особо не прочитал. Только букварь и эту… Зелененькую.

Сергей хохотнул, Антон грустно улыбнулся. Может, врет? Да нет. Они не друзья, конечно, но Сергей та еще язва, про хронику слежки он бы обязательно упомянул. Еще и текст наизусть бы выучил.

Валентиныч вызвал его к себе вечером, когда на улице стемнело и город затих. Валентиныч растопил камин, попыхивал трубкой и держал на коленях газету с названием на английском. Увидев Антона, он отложил газету и указал на кресло напротив.

— Присаживайся.

Антон приблизился к креслу, недоумевая, почему Валентиныч невозмутим. Сергей сказал, что старик злится. Разве так выглядит злость?

— А как выглядит злость? — спросил Валентиныч, и Антон вздрогнул. — Перефразирую: как выглядит злость у мертвых?

— Я не знаю.

— Откуда вообще у мертвых может взяться злость? Злость возникает от страха быть наказанным или убитым, униженным или высмеянным. Люди злятся, боясь потерь. А что могу потерять я? Меня не убьют, я не чувствую боли. Да и унизить меня невозможно, потому что в мире живых меня уже не существует.

— Тебя могут растворить, — предположил Антон.

— Меня не растворят, — отчеканил Валентиныч и откинулся на спинку. — Тебя растворят, а меня нет. Так что бояться, скорее, нужно тебе. Но боишься ли ты?

— Нет. Ничего не чувствую, — признался Антон.

— Уже хорошо. Я посоветовал тебе сегодня посмотреть на мир с иного ракурса. Что заметил?

— Может, ты в чем-то и прав. Но я вижу множество несостыковок.

— Каких, например?

— Утром вы говорите нам, что мы умерли, что наши чувства, желания, инстинкты скоро исчезнут и мы станем лишь нейтральными наблюдателями. Так?

— Верно. Продолжай.

— Вечером вы говорите нам, что большинство живых как бы… Мертвы. Но при этом они чувствуют, ругаются, психуют, постоянно чего-то хотят…

— Ездят в гипермаркеты, пристают ночами к женам, мечтают о крутом телефоне или дорогой тачке. Ты об этом?

— Да, именно об этом.

— Ты не замечаешь маленький нюанс — в отличие от тебя, эти люди не догадываются о своем состоянии. И о состоянии других тоже. Они даже восковую куклу в твоем гробу не распознали! Сказали «умер» — значит, умер, пора есть кутью… Но чаще всего их, конечно, уверяют, что они живы. А живым ведь надо к чему-то стремиться, верно? Вот они и черпают желания из статей, фильмов и сериалов, книг, видеоблогов. Но желают ли они всего этого на самом деле?

Валентиныч прочистил горло.

— Их чувства тоже отмирают, просто они воспринимают это иначе. Как мы влюбляемся в молодости, ужас! Голову теряем. А потом остается только «теплота», «симпатия», в некоторых случаях «похоть». Древние греки маскировали отмирание чувств семью разными терминами для обозначения любви. Хотя там ситуация немного сложнее… Или вот попался нам недавно мужик, мы сделали его наблюдателем. Обычно люди отнекиваются, не верят в смерть, а он очень спокойно на все отреагировал. «Ну и славно, — говорит, — все равно единственное, чего я действительно хотел последние пять лет — чтобы от меня все отъебались». Дома, на работе, в телевизоре. Что это, если не умирание?

— Выгорание, — ответил Антон.

— Называй как хочешь. А лучше скажи: ты зачем в квартиру полез?

Антон молчал. Валентиныч закинул ногу на ногу и поправил сползший плед.

— За свитером.

Валентиныч фыркнул в трубку. Его лицо окутал дым.

— Зачем тебе этот свитер? Он дорогой? Или ты, может быть, мерзнешь? Так ты попроси у Сергея обогреватель, не стесняйся…

Дым от трубки повис над камином.

— Слушай, Валентиныч, я одного не понимаю. Ты мне говоришь, что большинство людей плывут по течению, ничего не решают — и это явно негативная оценка их существования. Лишь единицы способны на смелые, достойные поступки и все такое. Но как только я принимаю смелые решения, идущие вразрез с вашими запретами, меня бьют по рукам. И в чем тогда…

— Антон, ау! — Валентиныч перебил его и наклонился вперед. — Ты уже мертвый! Раньше надо было совершать достойные поступки. А теперь будь добр соответствовать своему положению.

Антон стиснул челюсти. Валентиныч с грустью посмотрел в окно.

— А ты почему тогда не соответствуешь?

Валентиныч поднял брови.

— Подойди, посмотрись в зеркало.

Антон указал на трюмо в углу комнаты.

— Да я и отсюда вижу. К чему ты клонишь?

— Стрижешь бороду, куришь трубку, носишь дорогие костюмы. Я же в теме, я все вижу, на тебе ботинки Common Projects за сорок с лишним штук. Неплохо для Коммунара, не так ли? И для чего ты так одеваешься? Уж не у богатых ли мертвых прибарахлился, а?