Наблюдатель. Фантастическая правда, или Второе пришествие Христа

– Следовательно, ее нет на Земле. А значит нечего и трудиться. Тем более жертвовать собою.

Пилат, опустив голову, умолк. Странное состояние не покидало его. Из самого далекого далека пристально, изучающе, вопросительно вглядывался в него некто, ожидая ответа на незаданный вопрос. Кольнуло под левой лопаткой. Захотелось встать и опереться на что-то или на кого-то, вздохнуть полной грудью, спиной почувствовать прикосновение прохладного мрамора. На какое-то время он забыл о собеседнике и был удивлен, увидя его перед собой.

– Как тебя зовут? – спросил он озабоченно, голосом с хрипотцой.

– Друзья зовут меня Йешу.

– Йешу, ты владеешь языками помимо арамейского и греческого?

– Около десятка, Игемон.

– Скоро настанет счастливый час, когда я покину этот проклятый город и возвращусь в любимую Кесарию Приморскую. У меня большая библиотека, где мы можем иногда беседовать на разные темы, в том числе, – усмехнулся – и о несуществующей истине. Хотя, убежден, поиск ее приведет лишь к новым сомнениям и разочарованиям. – Тяжело поднявшись с кресла, приказал. – Следуй за мной.

Площадь перед дворцом все так же была заполнена фарисеями и книжниками. Число их прибавилось, хотя римские воины выстроились в линию и старались никого не пропускать. Каиафа с трудом сдерживал раздражение по поводу долгого, как считал он, допроса преступника. Подобное отношение правителя к первосвященнику и старейшинам и на самом деле выглядело унизительным и, скорее всего, прокуратор и впрямь желал в очередной раз продемонстрировать свое отношение к ним. Их ненавидящие взгляды готовы были пронзить насквозь римлянина, когда Пилат объявил, что он, допросив узника, нашел его совершенно невиновным. Крики и вопли вновь огласили площадь. Обвинения сыпались со всех сторон: разгон им торговцев в храме, приверженность к нему людей, которые возбуждают народ и склонны к бунту, сам он опасный возмутитель и имеет виды не только на Иудею, но и на окрестные земли, призывает иудеев не платить налоги кесарю… Пилат никак не мог взять в толк, откуда взялась такой силы ярость к соотечественнику. Обычно иудеи защищали своих граждан, в том числе, и явных преступников, убийц, воров. А тут требовали смерти!

Однако, на все эти и другие обвинения и клевету требовался ответ арестанта. Фарисеи, кстати, ожидали с тревогой, поскольку им известна была сила слова Иисуса и необыкновенная способность убеждать. Это качество, помноженное на очевидную приязнь к нему Пилата, могло означать по их мнению полное оправдание ненавистного галилеянина. Кроме того, затяжка окончательного решения в пользу их, грозила тем, что сторонники его могут поднять бунт и даже попытаться освободить любимца силой.

Но Иисус безмолвствовал.

– Что же ты не отвечаешь на обвинения? – Пилат не переставал удивляться необычному поведению странного, на его взгляд, человека. – Они требуют твоей смерти. Защищайся!

В эти самые минуты Пилата позвала из-за укрытия в гостиной особо доверенная служанка супруги Прокулы. Прокуратор торопливо покинул балкон.

– Что случилось? Она здорова? – с тревогой спросил посланницу.

– Ничего страшного, Понтий. Побаливает, как часто бывает у нее в Иерусалиме, голова. Она просит уклониться от судопроизводства над необыкновенным узником, если это возможно, вовсе, а если дело дошло далеко, не осуждать его. Впрочем, вот ее записка…

«В прошедшую ночь я видела сон и много пострадала за святого мужа, – прочитал первые строки Пилат. И вновь кольнуло под левой лопаткой. – Сей праведник, снилось мне, – читал Пилат, – есть человек необыкновенной добродетели, любимец Бога, но несмотря на это ожидает его страшная участь. Уклонись от осуждения, прошу тебя и умоляю».

Это обращение Прокулы потрясло Пилата. Потрясло, прежде всего, то, что и он в таком, в общем-то если и не в повседневном деле, однако, и не редком, почувствовал себя, как и Прокула, не в своей тарелке. Он навидался смертей, и сам немало отправил туда, откуда никто еще не возвратился, всей своей жизнью научен относиться к смерти как к рутинному событию, так что же сейчас его ломает и гнетет, отчего колет в сердце?

Возвратясь на балкон, ослабленный внутренней борьбой и напуганный предостережением супруги, Пилат, как это часто бывает с людьми, утомленными поисками достойного выхода из трудного положения, голосом уже примирительным обратился к Каиафе и остальным членам синедриона:

– Вот вы привели ко мне человека, по вашему мнению, возмутителя народного спокойствия. Я расспрашивал его при вас и помимо вас и не нашел вины в том, в чем вы его обвиняете. Итак, я не могу по вашему желанию осудить на смерть его. Наказать, коли угодно вам, накажу, но после должен возвратить ему свободу.

С его стороны это были уступка, снисхождение к синедриону, путь Каиафе и законникам к более-менее достойному отступлению без потери авторитета. Но не того желали Каиафа, старейшины и толпа. Почувствовав колебание правителя, они подняли неописуемый крик. Каиафа опять поднял руку, призывая к тишине, и выдал загодя запасенное слово: