Наблюдатель. Господин изобретатель. Часть VII

Потом пошли обедать, Малаша сказала, что станичников она уже покормила и, чтобы не смущать хозяев, они вышли к лошадям — столовая у нас была одна, слуг же в доме не было, ну, а казакам сидеть за одним столом с генералом, есаулом и князем показалось как-то «не с руки». Малаша извинилась, что обед простой, если бы знали заранее, она бы хоть пирогов напекла, но Аристарх сказал, что и так все вкусно, а под водочку и подавно. Особенно налегал генерал на квашеную капусту, говоря, что на Дальнем Востоке корейцы уже замучили его своим кимчи, и, пока домой не попадешь, русской капусты не отведаешь. По словам Аристарха, здешний адрес на Васильевском ему подсказали в Военном министерстве, а так бы он ни в жизнь меня не нашел.

— Да вот, Аристарх, пока у Христо живу, спас он меня из лап швейцарских врачей-убийц, но на дом у меня денег осталось, скоро перееду, чтобы не смущать хозяев, вот только схожу с эскадрой на Дальний Восток, вернусь и начну решать жилищный вопрос.

— Ты что, Александр Палыч, к нам что-ли собрался? — ответил Аристарх. — Так давай вместе поедем, я через неделю уезжаю в Иркутск, а потом во Владивосток, к Наместнику. Пополняем Забайкальское войско новыми частями из центральных округов. В Мозампо уже полнокровная казачья дивизия вместе с приданными двенадцатью полевыми батареями и двумя полками пехоты. Теперь в Иркутске принимаем терцев, кубанцев и донцов, да еще и семиреки есть — будет еще одна дивизия на временной основе, потом, конечно, по домам распустим и артиллерию с пехотой дадут — через день по Транссибу новый полк отправляется, перемежаясь с грузовыми составами с продовольствием и боеприпасами.

— А что так, воевать собрались?

— Да пока только учения, демонстрация, так сказать. Японцы стали поджимать манчжур, вот их главный князь и обратился к нам за помощью, мол, гарантирует, что если мы им поможем, то вечная дружба между манчжурами и русскими будет, ну, да я не очень в это верю, вернее, совсем не верю. Но манчжурский буфер между японцами и нами был бы неплох.

— Не посчитает ли Цы Си это вмешательством в ее внутренние дела?

— Так с нее переговоры и начались — она же из их, манчжурской династии, вот ей манчжуры дороже, чем южный и центральный Китай. Сейчас императрица не знает, что с боксерами-ихэтуанями делать: в южных провинциях они уже большую силу набрали, режут французов и, особенно, лимонников — говорят, что все беды от белых дьяволов и надо их прогнать, а еще лучше — убить. Плохо то, что они китайцев-христиан вырезают в буквальном смысле — отрезают головы, так как верят, что если христианский бог воскрес, то надо отрезать христианину голову и унести с собой, а то христианин тоже воскреснет. Представляешь, если эти ихэтуани до нас доберутся, что тогда будет?

— Эти ихэтуани как к манчжурам относятся, дружат или враждуют?

— Манчжуры их не любят и выдают властям, а то и сами прикапывают. Да и японцы их терпеть не могут — для них это бунтующая чернь, а с бунтовщиками у них разговор короткий, — генерал жестом показал какой это разговор. — Так что не дойдут ихэтуани до наших границ, а вот на юге они резвятся — Гуанчжоу уже их, а там Гонконг рядом, вот британцы и шлют в Гонконг бенгальских стрелков из Индии, те тоже почему-то китайцев на дух не переносят.

— Да, закипела кастрюлька с супом на Востоке, как бы не обжечься…

Приняли еще по рюмашке. Генерал погладил сидящего рядом Ваньку по голове.

— Красивый у тебя сын, весь в Машу пошел, царствие ей небесное, — перекрестился генерал, — красавица и умница была, всегда ей любовался.

Тут из глаз у меня брызнули слезы, я извинился, встал из-за стола и пошел к себе в светелку. Лег на кровать и почувствовал, что пришел Ванька и гладит меня по голове: «Папа, папочка, не расстраивайся так, не надо!» Я уже немного успокоился, притянул его к себе и поцеловав в макушечку, спросил: «Ванечка, а ты маму помнишь?», и понял, что глупость сморозил… Сын ничего не ответил, только теснее прижался ко мне и я почувствовал, что он тоже тихонько плачет. Так мы лежали тихо, прижавшись друг к другу, сын, никогда не видевший матери и муж, который стал забывать прежде горячо любимую жену: а вот смотри ты — все же пробило на слезы. Хотя в XIX веке мужчины слез не стеснялись, так и писали в газетах: «и тут царь прослезился»… Но у меня ни разу после нашего побега из Швейцарии таких сильных эмоций не было, не иначе влияние проснувшегося Андрея Андреевича сказывается, судя по всему, он Машу даже больше, чем Шурка любил. Потом, когда слезы высохли, сказал: «Пошли сын, негоже воину плакать, хотя это горе у нас с тобой навсегда». Умылись и спустились в столовую. Аристарх сказал, что он, старый дурак, разбередил рану. Я положил свою ладонь сверху его кисти — мол, все в порядке, принято, с кем не бывает. Но, как-то веселье сошло на нет и скоро генерал стал прощаться.