Набоковская Европа

– Понимаешь, когда пятилетний малыш выдумывает себе какого-нибудь Карлсона, который разбивает у него дорогие игрушки или съедает все плюшки со стола, это умилительно и объяснимо: он не хочет быть наказан, и вообще, действительно хочет быть хорошим. Ребенок еще не всегда может отличить сказку от реальности, а взрослые со всеми этими Дедами Морозами, Хрюшами и Степашками всячески навязывают такой стиль поведения, не понимая, какой наносят урон психике. А в твоем возрасте гуляют гормоны, и их уровень так же влияет на твое отношение к действительности, как Карлсон на Малыша – все время хочется чего-нибудь отчебучить. Однако существует опасность, когда все эти гормональные всплески успокоятся, ты можешь привыкнуть к созданной тобой иллюзорной реальности, и вот тогда могут возникнуть проблемы. Но надеюсь, что у тебя все будет в порядке, я буду наблюдать тебя и дальше. Пока же скажу, что ты нормальный неврастеник, преувеличивающий свои проблемы.

После самоубийства близкого друга-наставника у Вадима долго не было дружеских привязанностей, пока не появился Алик, его «альтер-эго». Все, что было у Вадима, было и у Алика, только в утрированой форме: волнистые волосы у первого становились потоком кудрей у второго, легкий цинизм Вадима у Алика был откровенным сволочизмом, один был просто плохим, другой – гораздо хуже, чем просто плохой. Вадим был непонятной полукровкой и мучился от этой неопределенности, Алик же был вполне определенным евреем, смеявшимся над Вадимовыми комплексами национального самоопределения: «Старик, зачем тебе все это надо? Ты же не собираешься отделяться и требовать суверинетета? Ну и живи, как все, а если сможешь, то и лучше, чем все». Алик учился в музыкальной школе по классу скрипки. Футляр от скрипки был маленький, кататься с горок зимой на нем было неудобно, поэтому они накидывались на виолончелистов и контрабасистов, били их и на время отбирали инструменты, интересуясь не внутренним содержанием футляров, а их формой, более пригодной для подростковых задниц, чем скрипичные. Кататься с ледяных горок на отобранных струнных было весело, главное, надо было правильно рассчитать время, чтобы и получить удовольствие, и успеть смотаться до прихода родителей жертв.

Алик был смелее, завершеннее – все плохое, о чем только успевал помыслить Вадим, приходило на ум и Алику, только он воплощал все в жизнь, не мучаясь дурацкими вопросами. Когда им не хватало денег, Вадим только подумывал продать что-нибудь из дома, Алик же просто смел однажды с полки у Вадима полное собрание сочинений Майн Рида, моментально продал это подростковое сокровище в подворотне, и они гульнули на «Всадника без головы» легко и не напрягаясь, всадник-то был без головы, чего его оплакивать? К книгам Алик относился уважительно, осознавая их ценность в эпоху дефицита, и Вадим был не единственной его жертвой, опустели полки и у других их общих друзей. «Всему хорошему, что есть на мне, я обязан книгам», – было любимым изречением Алика в то веселое, беспечное время обоюдного безголовья. Вадиму Алик был нужен, как и догадался психиатр, как Карлсон Малышу, на его фоне можно было быть белым и пушистым, его действия шокировали даже Вадима. Он осуждал Алика то мысленно, сравнивая с собой в лучшую для себя сторону, то вместе со своей матерью, которая после продажи дефицитного Майн Рида ожидала от Алика любой пакости, то с общими друзьями, так же завидовавшими Аликовой легкости, как и Вадим. И каждый раз получалось, что Алик преподавал ему урок – только ведь успел его осудить за что-то, как сам повторял тот же проступок, уже не осуждая, но оправдывая себя, что его обстоятельства для совершения подлости были гораздо серьезнее, чем Аликовы, да и подлость была кто-то пожиже, чем у Алика, может, даже совсем и не подлость, так, грешок небольшой… – Это проклятье какое-то, – думал об этом Вадим. – Вот уж действительно, не судите, да не судимы будете, и – опять повторял все за Аликом, как тень, вынужденная повторять жесты хозяина, даже самые неприличные из них.