Начальник райотдела

— Полгода. Надоело, — Леня мотнул головой, крепко зажмурился, поморщился и продолжил: — Ходят все, кому не лень. Девки какие-то незнакомые, мужики. Я их никого не знаю. Димона давно знаю.

— И я Димона давно знаю. Он трижды судимый за наркотики, — сказала Юмашева. — Он же старше тебя, это он тебя на иглу посадил?

— Он. — Леня опять мотнул головой. — Но я не в обиде на него, сам хотел попробовать.

— С тобой все понятно, вдоволь напробовался, досыта, наверное, уже тошнит. Почки вот испоганил. Димон тоже свое получит. Ты мне вот что скажи, ты ничего не слышал про убийство в соседнем доме, ну, в седьмом, как раз напротив твоего. Там генерального директора убили. Может, что видел или слышал?

— Нет, ничего не слышал, никого не видел, — затряс головой Силкин. — Солома моя, честно признаюсь, сам хотел ментам сдать. А про убийство ничего не знаю. Не видел и не слышал.

— И выстрел не слышал? — Юмашева покусала губы, незаметно для себя раздражаясь. — Или не хочешь мне говорить?

— Не слышал, ничего не слышал. Никаких выстрелов. — Силкин закрыл лицо руками.

— Не закрывайся от меня, Силкин. Лучше скажи, кто-нибудь приходил к тебе? Спрашивал что-нибудь про это дело? Посмотри мне в глаза!

Она подошла к нему и приподняла лицо. Ее сердце сжалось, на нее взглянули измученные нечеловеческим страданием больные глаза, точнее, глаза затравленного животного, ждущие быстрой смерти, жаждущие скорого конца. «Господи, как он измучился в этом притоне, — ужаснулась она, разглядывая воспаленные веки, расширенные зрачки, сквозь которые проглядывала истерзанная душа. — Надо ему дать отдохнуть, пусть выспится, поест, а завтра-послезавтра поговорим, лучше выберу время и съезжу к нему в “Кресты”. Зачем человека мучить, он и так доведен до состояния невменяемости, вот откуда его шутки и приколы, все они от безысходности, человек в таком состоянии выть должен, а он шутит, как перед смертью. Силкин свою смерть чувствует, слышит ее запах, вот почему от него исходит такое амбре. Это от него смертью пахнет».

— Ладно, Леня, не мучайся так. Завтра поговорим. Подпиши вот здесь и здесь. Солома твоя? Откуда у тебя может быть солома? У тебя на кусок хлеба денег нет. Это Димон принес? Ладно, не хочешь говорить, не надо, но учти, Димона мы тоже задержим. Давай, я тебя отведу вниз, скажу, чтобы покормили тебя, как следует, дали аж двойную порцию макарон и хлеба. И помыться бы тебе надо, Леня.

Юмашева злилась на себя: «Почему я не вырвала признание у Силкина? Пожалела. Откуда эта жалость? И зачем только женщин в органы на работу принимают? В полиции должны работать одни мужчины. Чтобы без жалости, без сантиментов, если нужно получить признание любой ценой, значит, оно должно быть получено. Разве можно жалеть преступника, вора, убийцу. Его вон собственные родители не жалеют?» Она посмотрела на Силкина, идущего впереди нее, ссутулившегося, в обвисшем свитере, в джинсах, пузырями свисавшими с колен, и сердце ее сжалось: «Нет, все правильно сделала. Лучше поговорю с ним завтра. Надо уважать человеческое достоинство. Тогда человек может измениться сам и изменить свою судьбу. Хотя вряд ли Силкин изменится. И судьба его не изменится», — перебила она сама себя и крикнула дежурному, сидевшему за барьером:

— Василий, покормите этого господина, вымойте его, причешите и пусть отоспится спокойно. Если ломка начнется, вызовите врача.

— Мать, ты закончила? — спросил откуда-то сбоку Резник, она не заметила его.

— А-а, Слава! Нет, не закончила, отложила разговор до утра, а ты?

— Уже все закончил, тебя ждал. Давай сюда протокол допроса. Димона тоже «приземлим»?

— Обязательно. Димона «приземлим» обязательно. По нему давно тюрьма плачет. И не одна. Все тюрьмы Российской Федерации рыдают.

Юмашева протянула протокол допроса и спросила:

— Слава, можно мне немного поспать? В кабинете.

— Гюзель Аркадьевна, конечно, отдохни, ты похожа на выжатый лимон, вся синяя и тусклая. А ты всегда должна быть яркая и блестящая, как рождественская елка. Иди, отдохни немного, в десять утра начнем новую операцию.

— В одиннадцать. В десять ко мне Карпова придет. Ты тоже отдохни. Слава, передай все материалы следователю и отдохни до утра.

* * *

— Вась, там наркомана ломает, сначала весь побелел, потом посинел, дергается, изо рта пена идет, не остановить, — взъерошенный сержант нетерпеливо дергал дежурного за рукав, поднимая с высокого стула. Дежурный бережно отцепил руку и уселся на стуле поудобнее.

— Петров, не гоношись. Вызови «скорую», пусть врачи приведут его в чувство.

— Я уже вызвал.

— Вот и молодец. Положи ему под голову что-нибудь, сделай искусственное дыхание, что ли, до приезда «скорой». Если врачи разрешат, оформи его в «Кресты».

— Юмашева сказала, чтобы оставили в отделе до утра. — Петров нырнул за перегородку барьера, отделявшего дежурную часть от комнаты для задержанных.

— Сказала-сказала, — пробормотал дежурный, — если он «коньки отбросит», отвечать мне придется. Оформляй его в изолятор. От греха подальше.

— Есть, товарищ майор.