Начало

– Ты верно подбираешь определения. Но я не хочу становиться куском… коровьего навоза. Я хочу попытаться… попытаться изменить жизнь вокруг к лучшему… Сделать то, зачем меня призвали. Пожалуй, Ренквист прав: у каждого человека должна быть мечта, и сейчас я ее обрел. Если получится у нас сбежать и до Норатора добраться, я… Впрочем, не важно. Пока – не важно. Я втерся в доверие к Ренквисту, и он не заковал меня в цепи, скоро освободит… Но только меня одного. Ты и Амара нужны ему как заложники… моей доброй воли. И ему я нужен – очень… Он меня отпустит. Но сначала, как обещал, накормит… Придут несколько тюремщиков… Ты их отвлечешь.

– Песни, танцы?

– Да что угодно, лишь бы они повернулись ко мне спинами, а к тебе – мордами… Я не знаю, сколько их будет – один, двое или трое. Если больше – вряд ли что-то получится.

– Я не смогу есть здешнюю жратву! У меня от нее будут колики! – вскричал гаер драматически. И шепотом: – Получится. Я вас понял, мастер Волк… Я отвлеку, сумею, есть у меня безотказный прием – поверьте, все ко мне повернутся и удивятся безмерно; да, безмерно удивятся… Как только повернутся – бейте в затылок со всего маху своей вещичкой. У людей косточки хрупкие… Убейте с одного удара самого сильного, а остальных как сможете, но самого сильного обязательно убейте… Я отвлеку и помогу. А этот? – кивок на лже-Бернхотта.

– Хорошо что напомнил. Ты уверен, что сейчас нас не подслушивают?

– Не подслушивают.

– И еду пока не несут?

Шутейник покрутил головой.

– Жрачку разносят в другом коридоре, тушеная капуста, кажется, и супчик из свинских помоев… Но скоро будут у нас.

– Я должен поговорить с лицедеем. А ты – слушай вокруг, скажешь, когда пойдут к нам.

Хогг кивнул:

– Сделаю.

Я быстро подошел к лже-Бернхотту, стал коленом на топчан, кастет уже на пальцах, но пока спрятан в кармане.

– Настоящий Бернхотт – жив?

Глаза – ртутные шарики – выкатились на меня в изумлении. Брякнули цепи.

– Ты, жалкий прихвостень Ренквиста, явился, чтобы надо мной измываться! Что ж, мучай! Но от меня более ты не услышишь ни слова!

Актер он был все же неплохой, но его здорово выдавали пафос и хорошо поставленная, рассчитанная на театральную сцену речь.

Я схватил его за бороду и отодрал с треском. Лже-Бернхотт отпрянул с воплем, но я настиг, двинул кастетом сбоку в челюсть. Бил, конечно, несильно, чтобы не сломать кости: в этом случае я не смог бы допросить провокатора.

– Настоящий Бернхотт – жив?

Лицедей стонал, мешкал с ответом. Я ударил его под ребра вполсилы.

– Ап!.. Ап!.. – Он начал заглатывать воздух, под выпученными глазами мгновенно вздулись жилки.

Я дал ему время отдышаться и продемонстрировал кастет.

– Бернхотт?..

Он сфокусировал на мне подернутый болью взгляд.

– Жив…

– Где он? Здесь?

– Да… Да-да-да!

Я снова ударил под ребра. Жестоко, но нельзя давать опомниться, собраться с мыслями и подумать, что Ренквист-то не пожалеет, когда узнает, что его провокатора допросили, и тот все и выложил.

– Знаешь, где именно?

– Да!.. Хр-хр-хр… Водили к нему, чтобы я… хр… запечатлел… образ, с которым должен работать… Хр-хр-хр… От двери каземата – направо по коридору, и дальше, дальше, за кордегардией… Хр… Но в кордегардии стража, стража!

Ох, Торнхелл, попал ты… Завел игру, в которой выигрыш почти невозможен. Но теперь путь один – вперед. Дашь слабину – помрешь. Основательно так помрешь – с концами. Один раз уже помер – на Земле, а теперь, стало быть, повторно; и эта смерть будет уже окончательной.

– Много?

– Что? Хр… Хр…

– Стражи много там?

– Как когда… Не знаю точно… Хр… Три… семь человек… Сейчас время кормежки – разошлись, наверное… Да-да-да, обязательно разошлись, и вы прорветесь, вы сумеете!

От него начало гнусно вонять потом – тяжелый густой запах до безумия испуганного человека.

– Где за кордегардией конкретно?

– Третья дверь справа.

– Если солгал – вернемся и убьем.

Он подобрал ноги, сбился на топчане в едва видимый ком, воняющий страхом.

– Не… не надо!.. Я сказал правду! Правду!

– Если соврал, лицедей, вернемся и удавим тебя цепью.

– Я не лгал! Ренквист принудил меня к этой игре!

– Играешь ты плохо. Тонешь в пафосе.

Он залопотал что-то униженно-возмущенное.

– Ша! – Это уже хогг. – Мастер Волк! Через минуту они будут у нас.

Я схватил бороду – хорошую, надо сказать, из человеческого волоса, а не из мочалки – и запихал в рот лже-Бернхотту.

– Сиди и молчи. Один звук – и я проломлю тебе башку вот этим! – и показал ему кастет баклера.

Он заскулил, не пытаясь, впрочем, выплюнуть кляп.

Я спешно отпрыгнул от топчана, занял позицию сбоку у двери. С другой стороны стоял Шутейник. Расстояние между нами было метра два с половиной. Как раз хватит, чтобы там расположились несколько человек.

Вопрос – как много их будет?

Взвизгнул замок, отворилась дверь. Вошли трое. Пара стражников, плечистых, стриженных наголо, в мундирах лилового цвета, с короткими мечами у пояса, и человек – кажется, повар – в фиолетовом балахоне. Он тащил за собой грубо сколоченную деревянную тележку, на которой высились два бочонка, курящихся паром с запахом дешевой столовой.