Начало

– И станешь его хозяином? – перебил его Сало. – Не дури, Малыш, ты ж его знаешь, он первый тебе морду за такое набьёт.

– Тебе можно набить морду? – весело удивился Арпан, стараясь разрядить обстановку и перевести разговор.

– Он может, – шумно вздохнул Малыш.

«Ему ты позволишь», – мысленно уточнил Стиг.

Они уже были на первом этаже, и он стал прощаться.

– Мне ещё штраф платить.

– Если много, – начал Вьюн, – это ж ты из-за нас.

Стиг шёпотом – вокруг сновали посетители, служащие, охрана – объяснил ему, куда следует засовывать глупый язык, сказал Арпану, что непременно заглянет к ним в редакцию, и независимо помахивая портфелем, не спеша, пошёл платить штраф. Конечно, хотелось бы посмотреть, как платит штраф за высказанное сыном-банкротом неуважение к армии генерал спецвойск Яржанг Юрденал, но спецвойска не любят свидетелей – это раз, они все и так «засветились» в генеральских глазах – это два, и надо кое с кем переговорить из отдела утилизации по поводу рукописей Гаора – это три. Да, рукописи, безусловно, важнее зрелища генеральского унижения. И любой скандал сейчас только повредит Гаору – это четыре.

Аргат

Ведомство Учёта Несамостоятельного Контингента

Гаора провели через комнату ожидания приговора, опять по тому же коридору к лифту. Наручники не снимали, и боль в запястьях смешивалось с болью на лбу и шее. Шёл он сам и даже не спотыкался, но его всё равно не так вели, как придерживали, молча, направляя на поворотах. Воспалённо горели глаза и горло, временами становилось трудно дышать, но сознания он не терял. Не дождутся они, чтобы он в обмороки падал!

Его втолкнули в клетку лифта и долго опускали вниз. Он следил глазами за проплывающими мимо полосами этажей, но даже не пытался считать. Это уже неважно. Куда надо, его отведут. Аггел, как зудит лоб, и шея, и всё тело чешется, ну да, там же тоже отрастает. Гаор старался думать о чём-нибудь, лишь бы не вернуться в тупое оцепенение первых суток одиночки. Чтобы выжить, надо видеть на полный круг, слышать, как по ту сторону фронта заряжают пушку, кожей чуять приближение бомбардировщика. Огонь любит только тех, кто любит себя. Помоги себе сам, тогда и Огонь поможет.

Лязгнув, остановился лифт, открылась дверь, и он сам перешагнул через порог в очередной казённо светлый и чистый коридор. Бледный, будто никогда не бывал на солнце, немолодой сержант с ярко-зелёными петлицами Рабского Ведомства достал из проволочного кармана на стене лифта листок, прочитал и молча, повернув Гаора за плечо, сверил номер на ошейнике с записью.

– Всё правильно. На отправку, – и подтолкнул его к стоящим вдоль стены людям, скованным за наручники общей цепью.

– Ровно двадцать четыре, – доложил рядовой, пристегнувший Гаора к общей цепи. – Комплект, сержант.

– Отправляй.

– Вперёд, марш.

Лязгая, задёргалась цепь. «Не в ногу идут», – сразу сообразил Гаор. Ладно, не его это дело, команды «Взять ногу!» – нет, так что… пойдем по-вольному. У него непроизвольно дрогнули в усмешке губы: так нелепы здесь эти обычные, памятные по училищу слова. И боль в прокушенной губе заставила очнуться. Перед ним высокий прихрамывающий на правую ногу мужчина в клетчатой, как и у него, дешёвой рубашке и мятых костюмных брюках, скованные руки сжаты в кулаки, на пальце светлый след от кольца, даже… да, перстня-кастета. Значит, уголовный, по приговору. Ну, других здесь быть и не может. Волосы у переднего чёрные как у чистокровного и короткие, то ли не успели отрасти, то ли не полукровка. Но разве чистокровных обращают?

– Стой.

Впереди лязгая, распахивается дверь.

– К отправке.

– Где сопроводилка?

– Держи.

– Ещё две ездки и сменяемся.

– Наконец-то.

– Минк, идем в пивную?

– Сегодня не могу.

– Чего так?

– Ну, как знаешь.

– Подай правее, мне не развернуться.

Они шли по подземному гаражу сквозь этот обычный рабочий шум мимо фургонов-перевозок, чёрных и серых. Шофёры, механики, охрана, чиновники, рядовые и сержанты, в форме и в штатском… Конвейер – вдруг понял Гаор. Это не отдельные случаи, а отработанный, отлаженный конвейер.

– Стой.

– Загружай.

– Пошёл.

Их отстёгивали от цепи, вталкивали в серую машину и рассаживали по скамейкам вдоль бортов, ловко пристёгивая специальными скобами за наручники. Гаор стоял последним и оказался у самой двери.

– Закрывай.

Захлопывается дверь.

– Поехали.

Глядя вверх, на затянутый решёткой, а поверх неё сеткой открытый люк в потолке, Гаор ждал.

Проехали под лампой, второй, остановка… на выезде, и вот оно – небо! Он вдохнул всей грудью, преодолевая боль, проталкивая внутрь стоявший в горле комок.

– Где едем? – спросил вдруг кто-то.

– А то не знаешь куда? – ответили ему.

Кто-то выругался, ещё кто-то всхлипнул и разрыдался. Гаор молча смотрел в проплывающее небо, мутное, то ли от частой сетки, то ли от набежавших облаков. Но хорошо, что люк открыт, а то и задохнуться недолго. Но они нужны живыми, так что… Ехали быстро, и ветер бил его по лицу, трепал волосы, выдавливая и тут же высушивая слёзы.

– Я чистокровный, они не имели права…

– Раньше надо было права качать…

– Пошли вы…